Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Ты прозорлив, — милостиво улыбнулся Зевс. — Однако Синекудрому придется смириться. Доколе я властвую над богами и людьми — в Ойкумене нет места буйным прихотям кого бы то ни было. Даже возлюбленному брату моему я не намерен делать снисхождения. И ты выполнишь мою волю. В твоём царстве Владыке морей не должны боле приноситься человеческие жертвы. Запрети их волею моею!

О, Боги всемогущие!!! Не зря меня донимали дурные предчувствия по пути сюда! Мой разум противоречил желаниям сердца. Я всей душой ненавидел изощренный по своей жестокости обряд жертвоприношения, когда смерть облекалась в прекрасные формы изящной игры юношей и девушек с быком. Но Крит — земля Посейдона, и разлад с Эносигеем [40] Эносигей — потрясатель земли — эпитет Посейдона. неминуемо грозил бедой. Неужели Зевс считает меня равным себе по мощи?!

Неужели он забыл, что пять девятилетий назад я уже пытался отменить человеческие жертвоприношения! И чем это кончилось?!

По счастью, приготовления моего буйного дяди к мести заняли долгое время и не остались замеченными жителями острова Каллиста. Пока Синекудрый готовил удар, раздувая в недрах земли чудовищное горнило, на острове стали исчезать источники и пересыхать колодцы. И люди покинули города и села, отправившись искать новые места. Так удалось уцелеть жителям Каллисты. Промедли они на родной земле еще немного — и праха их не удалось бы собрать, ибо весной третьего года, после запрещения человеческих жертв Посейдону, на острове из земли извергся столб пепла, огня и дыма, похоронив без следа брошенные жилища. Но погиб не только остров. Самое величие Крита пошатнулось в тот весенний день.

Утром раздался звук, такой сильный, что от него сотряслись стены дворца, с них посыпалась штукатурка, а в некоторых местах камень и колонны треснули. Был ли это вопль, изданный грозным колебателем вод? Или с таким шумом изверглась из земли раскаленная лава? Никогда — ни прежде, ни после — не приходилось мне слышать столь потрясающего грохота. На короткое время я лишился способности слышать. Ужасно видеть трясущиеся стены, падающую утварь и светильники в полной, звенящей тишине. Потом началось землетрясение. Это не редкость на Крите. Но удары были столь сильны, что мне казалось: их со всей силы наносят по дворцу невидимой рукой.

Перепуганные люди поспешили прочь из домов. Потом мне рассказывали, что на главной лестнице дворца, знаменитой своей шириной, возникла давка. Я покидал свое жилище одним из последних и помню, как несколько раз мне и нубийцам-стражникам приходилось отшатываться, чтобы не быть убитыми кусками штукатурки, летевшей с потолка. Каменные полы дворца ходили под нашими ногами, как палуба корабля в бурю.

Когда мы вышли на торговую площадь, я увидел, что дворец мелко дрожит, словно охваченный лихорадкой. Никогда не видел ничего подобного! Казалось, что хуже быть уже не могло.

Нубийцы-стражники, видимо, опасаясь покушений на царя, навлекшего на остров беды, обступили меня плотной стеной. Пожалуй, это было самым разумным сейчас. Я едва слышал сквозь звон в ушах и с трудом подавлял приступы головокружения и тошноты, ибо неизвестно откуда взявшееся зловоние наполняло воздух. Мы медленно пробивались сквозь толпу. За спинами своих телохранителей я ничего не видел, кроме неба, которое прямо на глазах заволакивало черно-багровыми тучами. В полдень стало мрачно, как в сумерки. Из чудовищных облаков, словно моросящий дождь, сыпался пепел.

Постепенно ко мне вернулся слух, и я услышал крики ужаса, отчаяния и мольбы. Все надсадно кашляли, некоторым сделалось плохо. Среди моей охраны нескольких человек стошнило. Люди метались, разыскивая своих родственников. Я невольно позавидовал тем, кто мог вот так, не пытаясь скрыть своего страха, выкликать имена своих детей и, отыскав, вопить пронзительно, заливаясь слезами радости.

Я не мог себе позволить такой роскоши! Я — царь и я просто обязан что-то сделать! Но что?!!! Никогда я не чувствовал себя столь беспомощным. Что значили сейчас мое божественное происхождение, моя мудрость, мои сила и благородство? Они были ничем перед ударами незримого трезубца. Ибо Энносигей предстал перед нами в своей самой величественной и ужасной ипостаси. Я отчетливо понимал, что происходит. Рушилось мое царство, мое величие.

Что мне оставалось делать? Стиснуть зубы, сохраняя на лице непроницаемоспокойную маску. Потом, спустя много лет, вспоминая эти события, я ощущал боль в сведенных гримасой мышцах… В те дни эта маска не сходила с моего лица. Наверное, она выглядела жутко-божественно — невозмутимое лицо среди царившего хаоса. Я вспомнил предсмертное пророчество моей матери. Так вот что узрела она в последние мгновения жизни!!!

Я заставил телохранителей расступиться, потому что я — царь Крита, и мне не пристало прятаться от своих подданных. Впрочем, никому из них и в голову не приходило мстить своему царю-святотатцу. Они спешили спасти свои жизни и убедиться, что их близкие избежали смерти.

Я послал нескольких нубийцев узнать, что стало с моей женой и детьми, отдав приказ собрать их в одном месте. Итти-Нергал, уже нашедший своего анакта в этой сумятице, встревожено смотрел вокруг, опасаясь гнева толпы. Но я спокойно и твердо повторил свои приказы, и никто не посмел спорить со мной.

Вскоре примчался один из стражников.

— Ваши супруга и дочери живы и в безопасности. Они молятся, великий анакт.

Молятся. Стоило ли сомневаться, что Пасифая сохранит свое нечеловеческое спокойствие, даже если начался новый девкалионов потоп? Что еще можно сделать сейчас, кроме как взывать к богам?

— А в святилище кто-то погиб…

— Проводите меня к Великой жрице, — приказал я и повернулся к Итти. — Твоя служба нужна мне, Нергал-иддин. Будь подле меня со своими воинами…

Он поклонился, как всегда, отважный и величественно-спокойный.

Пока нубийцы расчищали мне дорогу в мятущейся толпе, появились Главк, Андрогей и Катрей. Одного взгляда на моих сыновей хватило, чтобы понять: они так же пытаются скрыть свое отчаяние, как и их отец. Главк первый шагнул ко мне:

— Ждем твоих повелений, мой богоравный родитель!

Я поймал его взгляд, ища в нем гнев или укор. Клейтос Посейдона мог бы сейчас осыпать меня упреками. Но мой сын никогда не был мелочен. Андрогей смотрел на меня по-собачьи преданно. Страха в его глазах не было — он свято верил, что я справлюсь с любой бедой. Катрей был обеспокоен, судя по всему, лучше братьев понимая, что происходит.

— Благодарю вас, дети мои. Следуйте за мной.

Мы двинулись туда, где столпились женщины и девушки. Мои дочери, могущественные жрицы, упав на колени, исступленно внимали словам своей матери. Только Ариадна повернула голову ко мне, остальные просто не обратили на нас внимания. Моя божественная супруга смотрела на все происходящее широко раскрытыми глазами. В ней сейчас не было ничего человеческого. Она даже не ощущала удушливого запаха. Ее могучая грудь мерно вздымалась и опускалась в такт толчкам, идущим из-под земли, и кашель не сотрясал её тела. Бритомартис владела ею — бессмертная супруга двух враждующих братьев: Посейдона и Зевса.