Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— О да, отец, помню, — ответил я, не отводя глаз. Голос мой был спокоен и бесцветен, но ноздри трепетали, как у дикого коня, и слова, рождавшиеся на языке, были исполнены гнева и боли. — Но горечь переполняет моё сердце! Покарай меня, если я стал слишком непочтителен, ты в праве сделать это! Но чём провинились перед тобой подданные мои? Мы — всего лишь кости, которые ты мечешь в игре с Посейдоном?!

Отец в ярости сдвинул иссиня-черные брови.

— Ты стал дерзок, Минос. Помни, ты — смертный!

— Только не говори, что великого дела не совершишь без жертв! — я не мог остановиться, да и не хотел. Мои слова могли стоить мне головы, но сейчас я ничуть не страшился смерти. Отцу, конечно, ведомо, сколько раз бессонными ночами я помышлял сам пресечь нить своей жизни и избавить Крит от бремени собственной власти! Иначе, почему мне выпали испытания именно в то время, когда самоубийство было бы худшим предательством по отношению к народу моему? — Отец! Ты поманил меня величием первых девятилетий правления, когда народ стал чтить Миноса почти как бога! И по кускам отнимаешь теперь былое могущество! Царство, благополучнейшее царство, которое я принял от отчима своего Астерия и преумножил, слабеет и рушится на глазах; всё, что я делаю, отмечено печатью смерти и разрушения! Я не могу больше видеть, как под рукой моей гибнет то, что я люблю всем сердцем своим!!!

Отец вскочил, схватил меня за плечи и рывком поднял с кресла, как щенка. Глыбой навис надо мной. При своем маленьком росте и хрупком телосложении я был рядом с ним, как ребенок. Он впился взглядом в мои глаза и вдруг рассмеялся:

— Мой бешеный бык!

Его неожиданный смех обескуражил меня. Я смолк. И сник, растеряв весь боевой пыл.

— Вот что, значит, хранится в глубине сердца твоего?

— Да, это так, — я не стал отпираться.

Отец, вопреки ожиданиям, лишь печально улыбнулся. Это оказалось внушительнее угроз и поучений. Я с трудом сдержал слезы:

— Прости меня! Но я устал противостоять Посейдону и Бритомартис.

Зевс задумчиво погладил бороду и произнес доверительно:

— Я не сержусь на тебя, Минос. Потому что вижу, в душе своей ты боишься только одного — оказаться неблагодарным по отношению ко мне. Ты был таким всегда.

О да, несмотря на все обиды и разочарования, что я испытал за свою долгую жизнь, я до сих пор любил отца и всецело был на его стороне в этой распре с Посейдоном. Но это не уменьшало тяжести, лежавшей на моём сердце.

— Старость сокрушает меня. Чем ближе смерть, тем труднее разрушать. Отпусти меня!!!

— Старость? Разве детям бессмертных не даруется больший век, чем сынам человеческим? — он улыбнулся мне с сочувствием.

— Значит, душа моя не столь прочна, как тело, — прошептал я. — Я утомился от жизни! Разреши мне умереть!

— И кому из сыновей ты передашь скипетр и корону? — в голосе отца послышалась ирония.

Я вспомнил своих отпрысков и грустно усмехнулся. Любимый сын, Андрогей, был прямодушен и благороден, но не обладал изворотливостью ума и жестокосердием, необходимыми царю. Первенец Эвксанфий не получил моего долголетия и умер, исполненный годами, от старости. Да и вряд ли дети Пасифаи потерпели бы над собой рожденного наложницей. Сыновья Парии оказались не людского рода. Неистовые гиганты, они имеют свою судьбу. Тот, кого я по праву первородства прочил в наследники, Катрей — жесток и равнодушен даже к своим детям. Мне он не по душе. Девкалион — этот еще более подобен парусу — ни твердости, ни верности ему не досталось. При первой же беде от отвернется он Зевса. Несгибаемый Главк ещё в юности посвятил себя Посейдону и вряд ли изменит ему, даже под угрозой смерти. Хотя, будь он на стороне Зевса, мне не пришлось бы ломать голову, кто будет продолжателем отцовского дела.

— Жаль, что Ариадна — не сын… — пробормотал я.

— Вот именно. На Крите от веку власть передавалась женщинам и женщинами. Ты должен сломать и этот обычай. Такова твоя судьба — ты послан в этот мир, чтобы уничтожить мерзкие обряды и человеческие жертвы. ЭТО ТВОЙ ДОЛГ, Минос. И доколе не доведено дело до конца — не знать тебе успокоения и смерти. Но не тревожься. К тому времени, как парки обрежут нить твоей жизни, можно будет смело отдать власть Катрею.

Отец загадочно улыбнулся и повелительно махнул рукой:

— Ступай, сын мой. Моя любовь всегда с тобой. И царствование твоё благословенно.

— Я исполню волю твою, отец, — прошептал я. — Исполню, чего бы мне это ни стоило.

Зевс взъерошил мои волосы, погладил по щеке. Раньше его ласка была для меня подобна амброзии, дарующей юность и силы. Но сейчас горькие мысли, терзавшие мою печень, не утихли. Однако, отец прав. Я получил корону и должен довести своё дело до конца.

Отец поднялся, обнял меня на прощание и исчез. Золотистое сияние медленно померкло, и я снова очутился в холодной, сырой пещере.

Поднялся и молча побрел прочь, не глядя под ноги, почти мечтая сорваться в пропасть. Но Зевсу я действительно был нужен, и мне удалось без помех выйти на поверхность, где порядком озябшие спутники ждали меня.

Такова моя судьба — вечно идти в бой. Я уже разучился радоваться победам. Забыл, как можно жить, наслаждаясь миром и покоем. И только борьба все еще приносит мне исполненную горечи радость.

Вернувшись в Кносс, я объявил, что отныне и во веки веков в царстве моем запрещаются бычьи игры в честь Посейдона.

Ни ропот придворных, ни угрозы жриц, ни даже явление из моря огромного белоснежного быка не смогли поколебать мою решимость.

Опять этот сон.

Я иду по причудливому храму. В этом здании нет залов — одни бесконечные, запутанные переходы, на стенах которых изображено непрерывное шествие мужчин, женщин, стариков и детей в скорбных одеяниях. Они бредут в край, откуда нет возврата.

В отличие от них, я твердо знаю путь и нахожу в путанице переходов главный — похожий на свернувшуюся спиралью змею. По нему можно выбраться обратно. Наконец я достигаю цели и вижу единственную огромную залу, освещенную факелами. Медные лабрисы тускло поблескивают на ее синих стенах. В центре высится алтарь из черного камня. Я подхожу к нему и, опустившись на колени, взываю к отцу своему Зевсу.

Но опять является ОН. Тот, кого отец послал помогать мне, и с кем я боролся всю жизнь. У него мощное тело, мускулистый торс, сильные, кривые ноги и руки, способные сломать хребет быку. Ужасный бог победно вскидывает огромную бычью голову и трубно, угрожающе ревёт. Его обуревает желание поднять на рога весь мир. Он не боится никого и не знает никаких законов.

Я ненавижу это существо, потому что он снова и снова пытается овладеть моей душой, поселившись в ней, как черви селятся в незаживающей язве, и снова требует платы за то, что сделал меня царем.