Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Запрещенное таинство.

— Кем запрещенное? Или ты думаешь, скиптродержец, что можешь лишить Великую Мать силы и власти своими указами? Разве вечные боги покоряются смертным? — губы её слегка дрогнули в подобии улыбки.

Видимо, дурман ещё не окончательно оставил её. Она держалась куда вольнее обычного. Желание поболтать, вместо того чтобы сразу перейти к делу, было ей не свойственно. На Крите немало мастеров плести паутину интриг и играть словами. Я сам неплохо владею этим искусством. Но Пасифая предпочитала действовать — Я выполняю волю Зевса, и ничто и никто не остановит меня, — заявил я.

— Конечно, владыка смертных. Раз уж тебя, упившегося собственной спесью, не остановили тысячи смертей твоих невинных поданных и бесчестье дев, едва вышедших из младенчества.

Когда-нибудь я не выдержу и ударю её — прямо в бесстрастное круглое лицо, между двух по-змеиному проницательных глаз!

— Зачем ты пришла?

Может, кого-нибудь и ввел бы в заблуждение мой тихий и ровный голос, но не её. Пасифая слишком хорошо знала меня.

— Ты не станешь лгать перед лицом великой богини, — приказала она, впиваясь глазами в мои глаза. Мне понадобилось собрать волю в кулак, чтобы не подчиниться её чарам. — Кто предупредил тебя о совершении сокровенного действа?

Её опьянение проходило прямо на глазах. И по мере отрезвления к ней возвращалась обычная невозмутимость.

— Зевс, отец мой, предупредил! Хочешь потягаться с ним? Ты своим колдовством усыпила меня, стражников, рабов! Даже Итти-Нергала!!! Но Зевс послал мне вещий сон. Я увидел достаточно, чтобы понять. Ты сошлась с Посейдоном, не так ли? Это же не обычный бык, Верховная Жрица?! — я все же не удержался, сорвался на крик.

Пасифая утвердительно опустила ресницы. Оправдываться она не собиралась. Дела первой жрицы не подлежат осуждению. Произнесла ласково, будто утешая неразумное дитя.

— Тебя беспокоит, какую небылицу сочинят твои любимые ахейцы про нас?

Я задохнулся от ярости. Этот покровительственный тон бесил меня больше, чем её вечное равнодушие ко мне. Опять задела за живое, змея!

Эти варвары — большие мастера сочинять о критянах нелепые байки. Наверняка будут говорить о безудержной похоти, овладевшей царицей Крита. Равно как и о моей безмерной жадности — иначе с чего бы царь удержал в своих стадах жертвенного быка, посланного самим Посейдоном?

— Какое мне дело до сплетен афинян на агоре? — я старался не смотреть на Пасифаю.

О, Афродита! Если бы речь шла об обычной супружеской измене! Я, конечно, не посвящен в безумные таинства Бритомартис, но отлично понимаю, что значит соитие верховной жрицы Диктины с Посейдоном. Они зачали нового царя Крита. Или — царицу. Их дитя отнимет власть у моих детей! Оно вернет и ужасную Бритомартис, и кровожадного Посейдона, требующего себе в жертву людей. Их ребенок погубит все то, что я создавал за долгие годы своего правления.

На мгновение все поплыло у меня перед глазами. Я стиснул виски пальцами и, наверное, сильно побледнел. По крайней мере, Пасифая схватила чашу и поднесла её к моим губам. Я оттолкнул её руку. Вскинул глаза на жену:

— Ты понимаешь, что предала меня?! Ты знаешь, что между моим отцом Зевсом и братом его Посейдоном идет распря?

— Я не воюю, а охраняю, великий анакт Крита. Упреждаю твои ошибки, порожденные нежеланием пристально всмотреться в происходящее и постигнуть суть событий. Я делаю все, чтобы уберечь благополучие изобильного Крита — земли, породившей тебя, скиптродержец, — безмятежно произнесла Пасифая, будто речь шла о распоряжении повару.

О, Зевс Лабрис!!! Живая ли она?! Или это кукла, вроде тех, что мастерит Дедал на забаву моим дочерям?!! И чем провинился я перед богами, что мне досталась в жены холодная и скользкая змея? Почему другим мужчинам боги подарили супруг, способных хоть на мгновение понять их, уступить им, пожалеть?

— Зевс защитит Крит! — убежденно произнес я и наградил супругу яростным взглядом, способным напугать до полусмерти любого моего подданного, но не её.

— Крит — земля Посейдона, — хладнокровно возразила царица. — И гнев богов не заставит себя ждать, царь. Я видела это в предзнаменованиях. Но ты не хочешь услышать свою жену, а потом посыпаешь главу пеплом и упрекаешь богов, что они создали тебя злосчастнейшим из смертных!

— Если ты не приложишь руку к тому, чтобы предзнаменования сбылись, — по-собачьи оскалился я, — ничего не будет! Как не было до сих пор, вопреки твоим постоянным пророчествам!!! И если сейчас что-то случится, ты не переубедишь меня, что это не твои козни!!! Я понимаю, что ты ненавидишь меня. Но подумай и о нашем царстве. Мне недоступны твои мысли, но сердце говорит: это не последняя беда, которую ты накличешь на Крит!

Пасифая отвернулась с таким видом, будто могла бы вернуть все упреки, но из жалости или презрения не делает этого.

— Если случится беда, ты пожалеешь об этом, Великая жрица. И тот, кто родится от тебя. Боги не оставят моих молитв без ответа, и пусть облик его несет печать противоестественного союза, что совершился ныне! Ведь ты же сошлась с Посейдоном, чтобы родить от него, не так ли?! — я чувствовал, что зря угрожаю, но слова, полные ненависти, срывались с моих губ.

Сколь ни горда была моя жена, но сейчас она поспешно прошептала заклинание от чужих проклятий и сплюнула себе в пазуху. За нерожденного младенца она боялась куда больше, чем за себя. Потом опустила голову с показной кротостью:

— Я делаю то, что велит мне Диктина. Я — покорна её воле, я — не более, чем челнок в руке божественной ткачихи, и ты тоже, мой богоравный и предерзостный супруг, до краев сердца своего исполненный гордыней!

— Хорошо. А я делаю то, что велит мне Зевс, — нельзя сказать, что я совладал с собой, но уже, по крайней мере, не кричал. — И зачем ты пришла сейчас?! Только не говори, что ради мира и согласия в семье. Тебе этого никогда не было нужно.

Она усмехнулась:

— Хорошо. Раз ты столь проницателен, венценосный, — скажу правду. Бык Посейдона выпущен на свободу. Я выпустила его. Так повелела мне Диктина, которой я служу верой и правдой, в наказание за то, что ты осквернил таинство и помешал Владыкам Крита, Посейдону и Бритомартис, утвердить свою бессмертную волю. Бык одержим богом, ноздри его извергают пламя и он уже в городе, злосчастный царь. Останови его, предерзостный мой супруг, со своим Зевсом, если сможешь!

Пасифая снова бросила мне вызов, и я без колебаний принял его. Так было с первой нашей встречи в священной роще. Я утверждал волю Зевса, Пасифая строила мне козни. Я всегда заставлял её склониться перед отцом моим, но каждая моя победа горчила от её яда.