Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Я не разбойник и не желаю тебе зла, благородный юноша! — прогрохотал, старательно понижая голос, чужестранец, простирая ко мне широкие, как лопасти весел, ладони. — Мне просто хотелось узнать, жив ли ты, и не нужна ли тебе помощь?

— Ничуть, — я постарался улыбнуться как можно дружелюбнее. Остатки сонной одури, наконец, покинули мою голову, и я вспомнил о своем поединке с быком на пустынном берегу. Интересно, как давно это было? И откуда же взялся этот атлет? Я глянул на море и заметил отплывающий корабль. А чуть поодаль — сброшенные вещи чужеземца: видавшую виды заплечную котомку, роговой, в рост человека, лук с колчаном, полным стрел с бронзово поблескивающим оперением, шипастую дубинку, достойную титанов, и золотистую шкуру огромного льва. Ну, конечно! Кто еще из сыновей моего отца мог отличаться таким ростом и силищей?! Только Алкид, прозванный Гераклом.

— Приветствую тебя, Алкид, сын Зевса, — произнес я, убирая меч в ножны.

Он почтительно поклонился и произнес низким, хрипловатым голосом:

— По осанке и манере держаться я предполагаю, что ты, о, юноша, сын благородных родителей. Может быть, самого Миноса, царственнейшего из царей. Но имени твоего я не знаю.

Я не выдержал и горько рассмеялся. Может, осанка и манера держаться и выдают человека, с детства привыкшего повелевать, но вид у меня, должно быть, весьма жалкий.

— Ты не угадал, богоравный чужеземец. Думаю, сейчас мне разумнее всего будет сказать, что я — брат твой по отцу Минос.

Он не смог скрыть свое изумление и поспешно извинился.

— Прости мне мое невольное невежество, великий анакт! Конечно, я мог бы подумать, что Зевс может даровать своим сыновьям не только мудрость, величие и силу, но и вечную юность! — воскликнул Геракл. — Прости, царь, я знал, что ты правишь этим островом уже очень много лет… И представлял тебя почтенным старцем. Ты же — юн, как бог.

Он помолчал, потом добавил:

— Я не спрашиваю тебя, что делаешь ты в этом месте. Это ясно. Ты преследуешь быка…

Я кивнул. Чужестранец не удержался, оценивающе окинул взглядом мою тщедушную фигурку и поспешно произнес:

— Не сочти, что я сомневаюсь в мужестве и твоем воинском умении, могучий царь. Но мне говорили, что бык, опустошающий твои земли, — чудовищен и превосходит величиной своих собратьев. Невольно думаешь, что этот бой неравен.

Я опять горько усмехнулся и в упор посмотрел ему в глаза:

— Есть ли у меня выбор, герой? — я резко зачесал назад пятерней спутанные волосы и спросил:

— А что тебя привело в мои владения?

— Не знаю, насколько на Крите известны обстоятельства моей жизни, анакт, — пророкотал Геракл, — но я служу микенскому царю Эврисфею. Он велел мне привести быка, которого послал тебе Посейдон.

Вот оно, обещанное избавление. Бешенство опять охватило меня: почему моё царство будет спасать чужак? Разве не царь обязан заботиться о благополучии своих подданных?!

— Я дорожу этим быком, — враз осипшим голосом сказал я и оскалился. — Это — моя добыча и жертва Громовержцу. У тебя должны быть веские основания, мой богоподобный брат, чтобы я уступил её тебе.

Геракл, как ребенок, бесхитростно улыбнулся и широко развел огромные руки:

— Я вижу, ты из тех, кто предпочтет скорее умереть, чем отступить, и склоняюсь перед твоей божественной гордостью и величием! Должно быть, много горя принес тебе и твоему народу этот бык, раз ты хочешь убить его сам. Но и ты меня пойми. Я отдан этому ничтожеству, Эврисфею, в услужение, доколе не совершу десяти небывалых подвигов. Пожалей меня, справедливейший из царей Ойкумены! У меня тоже нет выбора. Вот единственное основание, которое я могу тебе привести. Уступи мне этого быка.

— Пожалуй, в таком случае я могу отдать тебе свою жертву. И даже готов оказать любую помощь, которая в моих силах, — кивнул я и опустил голову.

— Прости, богоравный анакт, — ещё шире улыбнулся Геракл, — но Эврисфей не желает считать подвигом дела, совершенные с чьей бы то ни было помощью.

— Если бы ты знал, могучий Геракл, как трудно уступить другому заклятого врага! Хорошо. Ступай и возвращайся с победой. Я буду рад оказать тебе гостеприимство, достойное твоего рода, — и после короткой паузы закончил: — И твоего подвига.

Мне не приходилось испытывать большего унижения за всю свою долгую жизнь. Пришелец, чужак выполнял то, что обязан был совершить я. Зная, что мои дурные мысли о Геракле могут сбыться, я с трудом заставил себя отогнать их и испросить у отца блага для него.

Мой брат тем временем подошел к своим вещам, скинул хитон, и, достав из котомки веревку, стал обматывать ее вокруг пояса. Я еще раз окинул взглядом его поистине бычью фигуру, сравнивая двух противников. Они действительно были бы равны, не будь зверь одержим богом.

— Эй! — я не удержался и окликнул Геракла. Он оглянулся.

— Это — не зверь! — крикнул я. — В него вселился сам Посейдон, Колебатель земли. Он очень умен и коварен, и у него нет тех слабостей, которыми обладает обычный бык. Будь осторожен и… победи его, потому что я не в силах этого сделать… брат.

Геракл улыбнулся.

— Благодарю тебя, о, великодушный анакт. Это единственная помощь, которую ты мог оказать мне.

Подумав, он развернулся и подошел ближе, прижал мою ладонь к своему сердцу.

— О тебе идет слава, как о справедливейшем и достойнейшем из царей. И я вижу, молва не лжет.

— Оставь, — я слабо махнул рукой, не пытаясь скрыть, как огорчен. — И все же я буду молить нашего отца, чтобы он помог тебе. Надеюсь, эту помощь Эврисфей не заметит?

Будто в ответ на мои слова поднялся ветер — и небо начало заволакивать тучами — добрый знак, что Зевс всё ещё слышит мои молитвы.

Геракл посмотрел вверх и покачал головой:

— Вот уж не верил, что каждая твоя молитва бывает услышана немедленно, царственный сын Зевса. Дождь погасит пожар и остудит пепел.

— Не каждая. Но дождь, и правда, как нельзя кстати. Надо спешить, пока земля не раскисла.

— Что-то я следов не вижу, — деловито осведомился Геракл.

— Они там, дальше… Последний раз я видел быка где-то за три полета стрелы отсюда, — я показал в направлении места нашей последней встречи. — Но это было… — я запнулся, поскольку не знал, как долго проспал, — может быть, вчера днем. Если не раньше.

Геракл развернулся и решительно зашагал прочь. А я все смотрел на небо, затягивающееся тучами. Потом на землю упали первые тяжёлые капли. Сверкнули молнии, и оглушительный раскат грома потряс все вокруг. Мне показалось, что я вижу в небе лицо отца своего, Зевса. Море в ответ взволновалось, и высокая волна, высотой не меньше десятка локтей, стала стеной надвигаться на берег. Я поспешно взобрался наверх и замер, глядя на бушующее море. Наверное, так было и шесть девятилетий назад. Я заворожено смотрел на ярящуюся воду. Неужели моя смерть так близка? И я смотрю ей в глаза?