Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

Я, зашипев от бессильной ярости, выхватываю меч, готовясь сразиться с Быкоголовым, и…

…Просыпаюсь.

Судя по звездам, видневшимся за окном, первая треть ночи еще не прошла. Нет ничего хуже внезапного пробуждения. Голова болела, не в силах расстаться со сном. Во рту пересохло. Я окликнул раба, всю ночь обязанного бодрствовать у моего ложа. Никого. Ленивая скотина, он спал как убитый, уронив голову на подтянутые к груди колени. Сев, я нащупал на столике кувшин с водой. Расплескивая, налил в стеклянный египетский кубок и жадно выпил. Потер левое плечо — болит, проклятое, дышать невозможно! И сердце колотится, как после состязаний в беге.

Ну, ещё вдох, ещё.

Боль отпустила.

Каждый раз, когда моему престолу что-то угрожает, Быкоголовый является мне во сне. Честно несет свою службу, будь он проклят людьми и богами!!!

Я прислушался. Обычно дворец и по ночам наполнен бодрствующими — стража на каждом углу, слуги, искатели ночных удовольствий… А сейчас до такой степени тихо, будто я оглох. Потом до ушей моих донесся приглушенный звон тимпанов и заунывное пение. Женские голоса тянули две ноты. Звук то взлетал, то падал. Это напоминало морской прибой. Однажды мне уже приходилось слышать подобное — в священной роще Бритомартис, много лет назад. Мне ли не знать, что это значит!

Царица Пасифая совершает обряд в честь Великой матери… Прямо в моем дворце, презрев запреты своего мужа и царя.

Я вскочил, откинув легкое льняное покрывало, огляделся, сам надел набедренную повязку и неслышно вышел из комнаты. Стражники словно провалились в Тартар. Во дворце было тихо и пустынно. Осмотревшись, я все же смог обнаружить нескольких часовых. Все они крепко спали, опоенные дурманом или околдованные. Встревожено оглянувшись, я вынул у одного из них меч из ножен. Кинулся к покоям начальника дворцовой стражи, кассита Итти-Нергал-балату.

Во дворце его не зря за глаза называли Талосом. Он действительно был, словно медный. Невесть когда он отдыхал или бывал с женой. Сколько раз я видел его по ночам, обходящего посты. На этот раз он спал, сидя в кресле, одетый и с мечом на поясе. Я не стал его тревожить. Если Пасифая надумает избавиться от меня, она знает столько способов убить, при которых самая верная стража бессильна! Ладно, не время сейчас выяснять, бодрствует ли кто. Важнее узнать, что делает моя ведьма со своими одержимыми бабами.

Со стороны Большого двора невнятно доносилось протяжное, монотонное пение. Там, до моего запрета, совершались игры в честь Посейдона, а сейчас содержался огромный белый бык, вышедший из моря в день оглашения моей воли. Я поспешил туда, в душе надеясь, что жрицы не поставили охраны, уповая на крепость своих чар.

Как бы не так! Пасифая осторожна, как опытный воин. Женская фигурка с дротиком промелькнула между колоннами и решительно направилась ко мне. Наверное, возле священной рощи жрица просто убила бы любого приближающегося мужчину. Женщины ревниво оберегают свои обряды от наших глаз. Но здесь был дворец. И она заговорила со мной не по летам торжественно и повелительно.

— Кто бы ты ни был, остановись и обрати стопы свои вспять!

Я смог разглядеть юную стражницу. На её почти детском личике застыло выражение превосходства посвященной Богине над всеми мужчинами.

— Я — царь твой, Минос, сын Зевса, и ничто не остановит меня, — голос мой звучал спокойно и властно.

— Поверни назад, о венценосный. Не дозволено тебе видеть происходящее. Гнев Бритомартис покарает тебя, — продолжила она увещевать меня, но уверенность её заметно поколебалась.

— Прочь с моей дороги, пока я не спутал нити твоей жизни своим проклятием! — отступать я не собирался.

Она испугалась — я увидел, как дрогнули ее губы, а пальцы украдкой сложились в охранительный знак. Знала, что я не бросаюсь пустыми угрозами и судьбу её изломаю, не задумываясь, и покорно отступила в темноту.

Я неслышно прошел мимо и остановился в тени колонны, шагах в двадцати от арены. Отвратительное зрелище открылось глазам моим. Почтенные старые жрицы тихо пели. В центре образованного ими круга возвышалась деревянная позолоченная телка, изготовленная моим лучшим мастером Дедалом Афинянином в рост настоящей коровы. Её бока тускло поблескивали в свете факелов. Как ни искусен был афинский мастер, ни один настоящий бык не соблазнился бы сделанной им коровой. Но белый красавец, вышедший из воды морской, покрывал её! В его движениях не было стремительной страсти животного. Он не рвался и не ревел, а молча, размеренно, по-человечески обстоятельно трудился над неподвижной телкой. Женщины пели, в такт содроганиям бычьего тела всплескивая ладонями. Спрятанная внутри статуи жрица сладострастно стонала, и я не мог не узнать голос жены. И мои дочери — Аккакалида, Ксенодика, Сатирия и Федра — присутствовали там. Ариадны не было. Хвала тебе, Зевс Лабрис, хоть одна не предала меня, не пошла совершать мерзостный обряд!!!

Ярость захлестнула моё сердце! Семнадцать девятилетий прошло с тех пор, как я запретил радения в честь Диктины! Десяток поколений людских сменился на земле — но не забыто ещё отвратительное, древнее таинство брака Бритомартис и Посейдона в облике бычачьем! Я удобнее перехватил меч, готовый остановить действо, и…

…вдруг все поплыло у меня перед глазами. Неужели завывания старух укачали меня, как море непривычного пловца? Борясь с приступом тошноты, я судорожно вцепился в колонну, прижал к ней вмиг покрывшийся липкой испариной лоб… и явственно увидел горящие поля и селения, в ужасе бегущих поселян, землю, содрогающуюся под копытами извергающего огонь быка.

Я заставил себя оглянуться. Та самая девушка, которая пропустила меня, стояла сзади. Сраженный колдовством, я почувствовал, что теряю сознание. Она бережно поддержала меня и повела прочь. Я шел, словно в тумане. Потом упал на свое ложе и заснул, как убитый.

Я очнулся оттого, что кто-то ледяными, мокрыми ладонями похлопывал меня по щекам. Сел на ложе, с трудом стряхнув остатки сна. Пасифая склонилась надо мной.

Обряд только что закончился. Она была еще раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, слегка припухшим, мокрым после умывания лицом и разъехавшимися почти во всю радужку зрачками, но двигалась уже уверенно и говорила внятно и твердо. Пасифая на удивление легко выходила из опьянения — куда быстрее, чем иные крепкие мужи.

— Ты осквернил присутствием своим священное таинство, предерзостный владыка Крита, — сурово промолвила она.