Бэла Прилежаева-Барская - Ушкуйники

Как чудесную сказку, слушал Оверьян рассказ Михалки.

- Видно, так оно и есть. Золотое дно - этот край, и покидать его не следует.

Михалка обмер:

- Уж не задумал ли ты навек остаться в этом краю?

Оверьян успокоил его:

- Обещал матушке вернуться в срок - обещание сдержу. А вот дальше посмотрим. Одного здесь оставить придется.

- Кто ж согласится? - пробормотал Михалка.

- Да не тебя, не бойся. Тебя, братан, думаю, другая судьба ждет. Человек ты больше всех нас грамотный, такие Великому Новгороду нужны. Тебе, видно, и начальствовать там. А на это дело у меня другой на примете есть. - А кто, - не сказал.

Много серебряных и золотых кубков, тарелок, узкогорлых кувшинов, круглых и продолговатых чаш упрятаны в мягкую рухлядь, хранятся в ларцах и коробьях новгородцев. А Оверьяну все мало. Мысль о закамском серебре не дает покоя. Знает, что где-то под толстыми корняхми вековых деревьев таятся кубышки, наполненные греческими и персидскими монетами; знал, что в земле, по которой ступает, зарыты золотые и серебряные истуканы, сосуды… А как достать? Как обогатить всем этим родной город?

Время шло. Пора было думать о возвращении на родину. Приближалась весна. Снег становился рыхлым, из-под снега завиднелась прошлогодняя трава, краснела клюква-ягода.

У Степанки свои заботы. Чем ближе к весне дело, тем тревожнее становилось у него на сердце. Тронется лед на реках, и поплывут ушкуйники к Великому Новгороду. А он, Степанка? Не рано ли ему возвращаться в родной город? Сейчас-то о нем, может, и думать забыли; сбежал ли холоп, покончил ли с собой с горя, - кто будет об этом печалиться? А как возвратится живой-здоровый, кто знает, как обернется дело? Поможет ли ему братанье с боярскими детьми?

Оверьян, конечно, заступится, Михалка тоже, а другие? Вот хоть бы Вячко - этот и сейчас в уме держит, что беглого холопа ушкуйники от суда боярского укрыли. Выдаст его сильным людям, и Оверьян не спасет. Если и не казнят, так опять холопом сделают. Уж лучше смерть. А и умирать тоже неохота парню. Только-только вольной жизни хлебнул - и опять в кабалу!

Все чаще и чаще задумывался Степанка о том, не остаться ли в этом лесном краю еще на годы, пока там, на родине, не позабудут, кто такой Степанка и был ли когда такой холоп, иль нет.

А здесь плохо ли? Раздолье! И пермячи его любят, не боятся. И опять же не худо бы лесных людей кое-чему поучить: пускай новгородские обычаи перенимают. Как землю пахать, как избы рубить - всему учить надо. А то разве дело, как Иньва, сквозь крышу в хижину прыгать?

Вспомнил Степанка Иньву, засмеялся - чудная девушка! Степанке сказки сказывает. Хорошая сказка про Полюда-Великана. Был будто такой Полюд. Учил людей огонь высекать, сети плести, тенета ставить… И будто старым стал Полюд, устал и заснул. Спит, а нет-нет да о людях вспомнит и одарит их: грудь раскроет, вынет горсточку камешков разноцветных, а то и чашечку, кувшин - людям отдаст.

«Сказка?» - думает Степан. А Иньва рукавом тряхнула - выпала чашечка золотая, будто перевитая цепочками.

- Вот, - говорит, - что Полюд мне дал.

Показать показала, а в руки не дала. И где тот Полюд спит, - не сказала.

- Кто, - говорит, - чужому путь к Полюду укажет, тому смерть.

Вот и об этом думал Степанка. Узнать бы, что за Полюд такой, где находится. Может, это тот самый клад и есть, про который Михалка говорил. Отыскать да Оверьяну Михайловичу и указать - то-то рад будет!

Вот так все и крутились в голове у малого думы. А больше об том, - идти с ушкуйниками или здесь оставаться? Да как останешься, если Оверьян Михайлович не прикажет? Во второй раз бежать не пристало.

То прояснятся мысли, то опять все мраком покроется. Кто такой Степанка - ушкуйник или беглый холоп? Одно остается - поговорить с Оверьяном на чистоту, - что скажет?

И только надумал Степанка с Оверьяном говорить, как тот сам собрал всю ватажку на совет,

- Пора, братья, в обратный путь собираться.

Зашумели, зарадовались побратенники.

- Пора! Давно пора! Домой! На родину!

- А вы погодите кричать, - говорит Оверка, - не всё сказал. С краем этим прощаться нам никак нельзя. Хоть бы нам добычи нашей до конца дней хватило, да не о себе только должны мы думать. Много надо еще добыть, чтобы навек запомнили нас новгородцы. Вот, сказали бы, сколько ушкуйников уходило и возвращалось с добычей, а таких еще не бывало.

Как возвратимся, - новую ватагу собирать начну. Да не двадцать, не тридцать человек, а много поболе. Вас никого не неволю: кто захочет - поедет, нет - силой никто не заставит. И еще не все сказал. Требуется здесь, в Пермьской земле, одного из наших людей оставить. Пускай нас дожидается, избы наши хранит да о Великом Новгороде чудинам напоминает. Думаю, оставить надо человека высокого роду, славного имени. А кто из нас здесь знатнее Вячки? Его и оставим. Что замолчали? Не годен Вячка представлять собой Великий Новгород? Может, смелостью не наградил господь?

Поняли молодцы, что шутки шутит их атаман, подхватили:

- Вячку оставить! Лучше не найти!

Обмер Вячка, слов не найдет. Потом как закричит:

- Это что же? Заложником меня оставляете? Не останусь с лешими! Нипочем не останусь!

- Ну что ж, - говорит Оверка, - была бы честь предложена. А ежели высокого роду молодец оробел, придется кого пониже на это дело поставить. Может, и сам кто вызовется?

Вскочил Степанка.

- Оставляй меня, Оверьян Михайлович!

- Ну, так тому и быть, - решил Оверка. - Оставайся, учи дермячей уму-разуму. Да об нас поминай. Сам тоже не забывай, что родом ты из Великого Новгорода, чтобы почитали тебя чудины, твоего слова слушались.

На том и порешили. Кончились Степанкины заботы, опять повеселел. А Вячка, хоть и доволен, что миновала его беда, а на Степанку озлился - зачем его над ним, над Вячкой, возвысили. С того дня проходу не дает парню: беглым холопом называет.

Маленькая, притихшая сидела Иньва у порога новгородского дома. Упрятанная с головы до ног в звериные шкуры, она и сама напоминала зверька. Черные, чуть раскосые глаза неотступно следили за Оверкой. Много дел у атамана: самому доглядеть, как сшивают камчатные полотнища - готовят паруса; как укладываются тюки мягкой рухляди, начиненные всем, что удалось обменять, а то и просто взять из чудских кумирниц.

А Иньва грустила. Знала: как только Колва освободится ото льда, уедут новгородцы, а с ними и он, бог Амбор.

Не смотрит, не замечает Иньву, мимо идет - не взглянет.

Что-то придумала Иньва, на что-то решилась. Побледнело вдруг смуглое личико, вскочила, побежала к себе домой. Скоро вернулась в длинной рубашке зеленого сукна - подарок новгородцев. Подол у рубашки расшит цветными камешками. Подбежала Иньва, стала на пути у Оверьяна. Остановился, глядит, да не на Иньву, на ее подол, нарядно расшитый. Видит Оверка, что целое богатство на Иньвиной рубашке - яхонты, лалы, смарагды…