Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Это должен был проверить Елчин на местах и сам затем мог сдавать на откуп кружечные дворы, писать договоры на поставку вина и пива с кем выгоднее будет для казны.

Этим распоряжением в руки Гагарина направлялись сразу изо всех углов Сибири крупные барыши, какие раньше расплывались по рукам местных городовых воевод, целовальников и приказчиков винных. В первый же год эти барыши должны были дойти до полусотни тысяч рублей. А с уничтожением тайного курения вина и варки пива — сумма могла утроиться, потому что сибиряки привыкли сами много пить, а ещё больше вина и пива шло в кочевья инородцев, которые жадно пристрастились к московской огневой водице, к вкусному пиву и отдавали за отраву лучшие свои меха, добычу тяжёлой охоты, что только им удавалось промыслить за целый год...

Заранее подсчитывая новые, крупные доходы, Гагарин, опытный сибирский правитель, знал, что громкие вопли и тайное недовольство вызовут среди служивых людей его новизны, и для противовеса старался заручиться любовью и расположением у всех без различия: сектантов и церковников, у кочевых инородцев, у наезжих купцов бухарских, китайских, особенно богатых, влиятельных в этом краю.

Да ещё с духовенством сразу сумел поладить Гагарин, зная, что стадо мирское всегда бредёт слепо за пастухами, как бы те плохи ни были.

Несговорчив оказался только сам митрополит Иоанн. Желчный, ограниченный, он захотел по-старому быть если не выше нового наместника царского, как князь церкви и наместник самого Господа, то хотя бы стоять наравне с Гагариным и в глазах обывателей, и по влиянию на ход управления в обширном, богатом краю.

Стремительный апостол новых порядков в московской церковной жизни, владыка сразу стал шпорить Гагарина, требуя от него строжайших мер по отношению к детям дьявола, раскольникам, еретикам-староверам. Властный поп и знать не хотел, и замечать не старался, как терпимо отнёсся Гагарин к этим староверам, гонимым в зауральской части царства и нашедшим первое время для себя более спокойный приют на сибирском приволье. Упрямый инок, даже заметив явную склонность князя к церковной старине, умышленно не пожелал считаться с этим и ещё яростнее стал нападать на еретиков больших и малых, по старой поговорке: кошку бьют, а невестке намётку дают!..

Гагарин понял приёмы Иоанна. Сейчас же полетели письма в Питер и на Москву. Тобольский митрополит, честолюбивый, но преданный своему делу и Петру, выставлен был чуть ли не как самый опасный человек и совратитель душ христианских и быстро, через три года, был замещён Филофеем Лещинским, или схимником Феодором, как в эту пору уже назывался этот прежний архипастырь Тобольский, потом — строгий подвижник, задолго до смерти принявший схиму.

С Лещинским у Гагарина нашлось много общего по взглядам на «истое церковное богослужение». Старец сильно тяготел к старине, к старопечатным книгам, по которым спасались великие сподвижники, святители московские. Затем особенное внимание обращал Феодор на озарение инородцев светом веры истинной и, занятый этим подвигом, не мог мешать ни в чём Гагарину. А последний, увеличив оклады попам, построив до сорока церквей в русских посёлках и в улусах новокрещёных инородцев, сразу завоевал себе глубокое расположение нового иерарха. Что же касается рядовых церковников, городского и деревенского причта, о нём и говорить нечего.

— Наш благодетель! Церкви защитник, веры поборник! — только так и говорилось о Гагарине. Целые проповеди произносились в прославление нового повелителя северных, сибирских стран, бывшего царства Кучумова. Многолетие князю-губернатору возглашалось с большим подъёмом, громче и внушительнее, чем даже многолетие архипастырю Сибирскому и самому Петру, далёкому и суровому, который то и знай слал новые грозные указы, требовал денег, людей для пополнения войск, тающих как снег, в упорной войне со шведами. От Петра приходили эти ненавистные указы, прибитые на городских воротах, требующие бритья бороды, ношения иноземного, кургузого платья и многого, ещё более нестерпимого для старожилов-сибиряков, привыкших к вольной жизни вдали от центральной, грозной власти царей московских...

Гагарин, с одной стороны, старался по возможности точнее выполнять наказы Петра, чтобы не разгневать повелителя, тяжёлую длань которого слишком хорошо знал...

Но, с другой стороны, Гагарин первый осуждал многие распоряжения, приходящие из-за гор Рифея, и громко заявлял:

— Кабы моя воля — рай бы настал в Сибири, в краю нашем благодатном! Не отсылали бы люди животы свои последние на затеи ненужные... Не проливалась бы кровь христианская в дикой бойне с задорными шведами. Для Сибири мало пользы, ежели и победит Карла царь Пётр. А тяготу Сибирь несёт великую... Да ничего не поделаешь! Шлёт царь указы, их нельзя ослушаться...

Таким образом снимал с себя хитрый воевода все нарекания, а сам под прикрытием царских указов творил, что только ему на ум приходило. И первым делом старался побольше собрать денег, пушной и всякой другой казны, чтобы было чем помянуть свою службу, когда его, как и прежних воевод-губернаторов, уберёт с места царь и нового наместника пошлёт на смену князю.

А пока Гагарин вёл свою новую линию и по необходимости в то же время тянул прежнюю канитель, его внутренний мир был заполнен сильной, неожиданной страстью, любовью к поповне салдинской. Бурный прилёт второй юности порядком мешал Гагарину окунуться с головой в дела и в наживу, но зато многим скрашивал тягучую, однообразную жизнь в грязном Тобольске, в этой жалкой столице богатого и полудикого края.

Тем более негодовал Гагарин на весеннюю непогоду и распутицу, на ливни, метели и невылазную грязь, мешающую еженедельно день-другой провести в опочивальне бедного домика попа Семёна.

Подобно Ксерксу, бичевавшему море, князь готов был выпустить град ядер в хмурое, дождливое небо, пушечными залпами хотел бы разогнать тяжёлые, бесконечные полчища туч, закрывающих солнце, которое могло в три-четыре дня своими лучами высушить землю и открыть желанный путь к Салдинской слободе.

Весна особенно располагала Гагарина к ласкам и неге, как чарует она всё живое, призывая любить и творить!.. Кровь тяжело и знойно ударяла в седеющие виски, в лысеющий лоб князя, заставляла его грудь вздыматься часто и высоко, особенно по ночам. Весна не только в юношах будит бурные вспышки желаний. Даже глубокие старики весною почему-то вспоминают те годы, те милые дни и часы, когда они ласкали и любили своих прежних подруг. А Гагарин был ещё далеко не так стар...

И места себе порою не находил он ни днём, ни по ночам в особенности; ворочался на постели, а затем приказывал казачку звать одну из своих домашних бессменных фавориток.