Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Они и стали первые из ульев мёд драть, в один ком валять... А остальных — цепью нескончаемой поставили от лесов пчелиных до самой берлоги львиной... И такой-то ком мёду сваляли, что и поглядеть страшно! С дом величиною...

И передали волкам ево: «Дальше, мол, катите, с лап на лапы передавайте до царя до батюшки!» А сами стоят на задних лапах, передни облизывают... И шею, и грудь.

Домой пришли, медвежата отцов да матерей лизать стали... На всех хватило!.. То же и с волками было... И с лисицами, и с рысями... Да и с баранами, с овцами скудоумными, кои у самой берлоги уж стали и льву мёд подавали... А тому из огромного кома такой комочек достался, что и хвоста не помазать!

— Занятно! Похоже до капли, ваше превосходительство... Чья басенка-то, не знаешь ли, государь мой?..

— Знаю. Француза, Лафонтеня... Да, слышь, ещё не конец... Озлился лев. Все сыты и пьяны, а ему не стало... И совета просил у мыши у одной у старой... Она и научила его. Приказал лев снова мёд ему собирать. Да прибавил: «После сбору пускай немедля за наградой к берлоге все бегут. И кто первый придёт, тому больше награда». А сам котлы изготовил, воды накипятил, в бочки кипятку наливать приказал. Вот надрали сызнова мёду медведи, больше прежнего... С них самих мёд так и течёт!.. Кинули ком волкам, а сами ко льву за наградой... Волки — лисам, лисы — рысям, те — куницам... Один одному кидает по-старому да на месте не стоит алибо домой не бежит: все ко льву наперегонки кинулися, за наградою. А к ему сызнова комочек медку невелик дошёл. Да он уж не горюет. Первые лисы прибежали. Он и говорит: «Ну-ка, суньте лапы в ту кадку... Там награда ваша!» Сунули, лапы поошпарили, мёд весь смыли с них, отошли лисы и молчат, думают: «Мы маху дали, так и над иными потешимся!..» Так оно и было... Барсуки, росомахи, кошки и белки — все лапы жгли в кипятке, мёд там оставляли, тишком отходили, штобы и других залучить в ту же дыру, где сами застряли!..

— И это верно, государь мой, ваше превосходительство. Што у людей, што у зверей — всё одна повадка! — смеясь подтвердил Елчин.

— Ладно. Последними медведи подошли. Пыхтят, переваливаются... Мёд с их тёком течёт. Зарычали: «А где наша награда!..» Лев на самый большой чан и показывает: «Прыгайте туды! Што найдёте, всё ваше!» Прыгнули мишки, еле не сварилися, вылезли облезлые, без меху... Домой драть... А в том чану, где они шпарилися, — на четверть мёду сверху плавает... Как собрал лев всё, что от воров отлипло, ему на год, почитай, запасу хватило... Теперь понял ли, Аггеич, чево жду от тебя, как тебе дело делать надобно?..

— Понял!.. Попросту говоря — воров ограбить... Они все по малости казну растаскивали... Теперя, ежели с них хотя и понемногу назад собрать, так...

— И на наш век с тобою хватит!.. И в Питербурх пошлём такие вороха всево, каких там и не видывали! Чай, за это, окромя спасиба, ждать нечего! А грабители наши... ежели их и против шерсти придётся погладить... они не станут караулов звать!.. Поймут, что молчать лучче...

— Понял! Теперь я всё понял! Хоть и бумаг не пиши мне, ваше превосходительство! Есть указ полномочный — и вся недолга! А ежели и станет на меня иной кляузы наносить, жалобы разводить... так уж я на тебя в надежде!.. Чай, не выдашь, государь мой!.. А?..

— Вестимо, не выдам! Ха-ха-ха!..

И оба раскатились довольным смехом, словно видели отсюда, какие рожи будут строить разные крупные и мелкие казнокрады сибирские, у которых на законном основании при свете дня будет ограблено всё, что успели они сами награбить до этих пор, сидя на местах...

Выехал Елчин на ревизию... Трубникову пришлось собирать людей для весенней разведки, готовить провиант, запасы свинцу и пороху, амуницию и оружие... И уж не мог он сопровождать Гагарина, который, несмотря ни на какие занятия и дела, не пропускал случая провести ночку-другую в гостях у попа на Салде...

Так вся зима прошла. Миновали снежные вьюги и морозы трескучие. Солнце стало всё раньше выглядывать из-за вершины лесов на востоке, всё позднее садилось оно за дальними холмами и лесами на западном берегу Тобола...

Великий пост настал... Реки вздулись, снега посинели... Ростепель началась, дружно весна настала, распутица отрезала Тобольск от целого мира. Даже в Салдинскую слободу не то что возком, а и верхом на коне трудно добраться...

Злой, угрюмый бродит Гагарин по своим покоям. Посылает вместо себя гонцов к попу Семёну, вернее, к дочке его, которая с каждым днём всё больше и больше овладевать стала думами и желаниями князя...

Поклоны привозят гонцы Гагарину, записочки ласковые... Туда они скачут с целыми тюками подарков за седлом...

Но всего этого мало для влюблённого князя. Как в юности, желаниями переполнена его грудь, горит голова, тело в истоме жгучей и днём, и ночью.

Чаще стал теперь он призывать экономку свою, чтобы раздевала и укладывала его. Но очень уж не похожа Анельця на ту, о которой только и думает Гагарин. Нет ему забвения с этой пышной сарматкой... И охотнее призывает он свою лектрису по вечерам, чтобы читала ему...

А та, как нарочно, всё хворает... А может быть, и ревнует? Потому что ни для кого больше не тайна в целом городе, какую «охоту» полюбил Гагарин с осени минувшей, какую лебедь белую подстрелил он в домике попа, в слободе богатой Салдинской, в приюте конокрадов, воров и разбойников...

Если бы не сердечная тревога, новый губернатор мог быть вполне доволен первыми месяцами своего царения в богатой Сибири, потому что иначе нельзя было и назвать полную власть, какою облечён этот новый губернатор.

Новые люди, поставленные от Гагарина в городах, старались хотя бы первое время отличаться усиленной деятельностью, полезной если не для самих сибиряков, то для них и для князя. Не только текущие оброки, но и старые, годами запущенные налоги и недоимки сбирались усердно, и, против обыкновения, большая доля из них отсылалась в Тобольск, в распоряжение князя, а меньшая оставлялась для дележа на местах, тогда как раньше это делалось наоборот. Но Гагарин ожидал очень больших и желательных последствий, огромных прибылей от предстоящей ревизии Елчина, для которой усиленно набирался штат служащих, человек двадцать, затем были назначены четыре дьяка с подьячими и даже мастер заплечный, палач... Елчину, кроме поверки казны и дел на местах, поручалось большое, сложное дело, которое могло принести огромные выгоды столько же и послу, сколько пославшему его.

Ещё десять лет тому назад была введена во всей Сибири винная и пивная монополия. Под страхом кнута, а то и виселицы никто не смел варить пиво и гнать вино на дому, «самосидкой», как это было искони. Устроены были казённые заводы винные и пивоваренные, скупалось и со стороны вино, пиво и продавалось по двойной цене из царёвых кабаков, которые, согласно указу Петра, надлежало устроить на каждой улице... Из кружечных дворов простое вино, то есть водка, отпускалось по одному рублю двадцать алтын ведро, а двойное, или спирт, по два рубля сорок алтын. И бойко шла торговля, несмотря на такую высокую цену. Но ей всё-таки мешали тайные винокурни, а сбыту пива — домашние пивоварни. Да и в казённых кружечных дворах творились большие хищения. Целовальники, войдя в стачку с продавцами, наживались на всём. Покупая зерно для перегонки, ставили двойные цены, утаивали готовое вино и продавали в свою пользу; сдавая на откуп эти доходные статьи, получали крупные взятки от арендаторов и писали потом договоры, явно убыточные для казны.