Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Бесконечный, обильный ужин, сдобренный дорогими, сладкими и крепкими винами, подходил уже к концу. Поп Семён, совсем опьянелый, восхвалял Келецкому прелести вдовы-просвирни, заявил, что сбирается после трапезы навестить её, и звал с собою нового приятеля, успевшего расположить к себе и отца девушки, и её самое.

Трубников, тоже под хмельком, молчал, ел всё, что подавали, пил много и не сводил глаз с красавицы, так что Гагарин даже стал подтрунивать над своим телохранителем, не то шутя, не то ужаленный настоящей ревностью.

Сам князь, насытясь вдоволь и подогрев себя не одним кубком вина, стал весел, разговорчив, рисовал Агаше блестящие приёмы у царя в его новом Парадизе и в Москве, вышучивая знатнейших сановников, имена которых были известны даже и в этой сибирской глуши, трунил над прекрасными и непрекрасными дамами и девицами, которые бывают на ассамблеях. Самые откровенные истории о любовных приключениях Петра, Екатерины и всех придворных кавалеров и дам сыпались, как из мешка. Этими историями, картинами распущенности и разврата Гагарин словно хотел и в девушке воспитать навык к этому да и себя подогреть посильнее, чувствуя, что слишком велика разница лет и сил у него самого и у его новой, юной и прекрасной возлюбленной.

За каких-нибудь два дня князь успел убедиться, что девушка сильно захватила его, как уже давно не увлекала ни одна женщина, ни из числа опытных, искусных прелестниц, ни из «честных» наложниц, каких он находил среди московской и питерской знати или брал среди своей бесчисленной женской дворни.

«Эх, кабы эту Агашу мне да лет на десяток раней Бог послал!» — невольно думалось Гагарину.

И он всё тревожнее стал ловить безмолвные взоры восторга и страсти, которые посылал Трубников девушке, получая в ответ сдержанные полуулыбки и быстрые, огненные взгляды.

Описывая сказочное богатство своего московского дворца, где стены и полы зеркальные, а под прозрачными полами плавают в воде золотые рыбки, где позолота горит на каждой вещи, стоящей в покоях, где мрамор, яшма и янтарь врезаны узорами в колонны и стены снаружи и внутри, где зимой и летом цветут в оранжереях редкие растения и цветы, наполняя ароматом воздух, где виноград, персики, лимоны и апельсины зреют в фарфоровых кадках, привезённых из дальних восточных краёв, Гагарин вдруг остановился, поймав слишком выразительный взор, который метнула Агаша красивому офицеру-юноше, и обратился с показным дружелюбием к Трубникову:

— А, слышь, Феденька, забыл я спросить, как поживает твоя метресска, капитана твоево супружница, с которою ты так скоро спутался? И молодец ты, Федя! Зря не тратишь часу! Сколько уж их у тебя на моих глазах перебывало!.. Али мыслишь: «Бей сороку-ворону, нацелись и в белу лебёдку!» Хе-хе!.. Ну, не соромься, ровно девица красная... Ты же воин. Такая у тебя и повадка. Где присел, там и ночь провёл! А, гляди, баба-то пришилась к тебе? Парень ты пригожий... Теперь заплачет, как тебе придётся в поход идти...

— В поход? Какой такой поход, ваше сиятельство? Не слышно пока о походе... Разве ваше сиятельство желаете меня от себя отослать в армию, которая с государем против шведов сражается?.. Тогда, конечно...

— Нет! От себя зачем мне отсылать! Для меня и в поход тебе придётся снаряжаться... Не бойся, ненадолго. Кто тут останется, не умрёт!.. И дело поручить тебе хочу прибыльное, знатное. На золотое озеро, на разведки пошлю. Тут ко мне вести пришли, что можно на том озере руками золото загребать. Вот и поглядишь-поразведаешь, где то озеро?.. И правда ли всё, что толкуют про него. Может, себе мешок-другой нагребёшь песку золотого... И на мою долю горсточку припасёшь. За всё спасибо скажу...

Говорит князь, а сам то на Трубникова, то на Агашу поглядывает.

Трубников и рад блестящему поручению, и словно не хочется ему собираться никуда. А девушка?.. Даже жаль стало пожившему сластолюбцу своей подруги, почти подневольной, такая печаль вдруг выявилась на её нежном подвижном лице.

Ухмыляется про себя Гагарин, сам думает:

«Ничего! Потерпи! Сперва я сам вволю понатешусь с тобою, красавица... А там уж, как поостыну... Пожалуй, хоть и с Федькой, взаправду обвенчаю вас. От ожиданья ещё горячей охота разгорится в тебе да и в нём, в хорошуне этаком!»

Не знает Агаша мыслей нового господина своего. И печально кончается для неё ужин и вечер, начатый было так хорошо и весело...

— Что печальна так, ясочка? — спрашивает девушку Гагарин, уже готовясь на заре отпустить её в светёлку, куда для соблюдения приличий уходит всё-таки Агаша перед появлением камердинера.

— Так, ничего, князенька. Не печальна я...

— Может, устала? Не по себе, может? Недужится, а?

— Нет... так... не знаю! — звучит негромкий, безучастный ответ.

— А сдаётся, я знаю, что за причина печали девичьей. Весела была, покуль не услыхала, что отсылаю за делом я Феденьку... Верно, а? Признавайся, красавица, приглянулся парень?.. Кудрявый, краснощекой... Не мне, старику, чета... а?

— Помилуй, государь! И ни в жисть! Да нетто...

Бормочет отговорки, а сама вся алеет девушка.

И стыдно ей, что подглядели её тайну, и чует грозу близкую в ласковых выпытываньях князя. И для себя беду и, главное, для него, для офицера-красавчика, который сразу вытеснил из дум и сердца Агаши даже образ бесшабашного и властного Задора. Торопливо, словно желая отогнать ревнивые подозрения всемогущего начальника, Агаша решительно заговорила:

— Уж коли заприметил... уж я не потаю... Сосёт моё сердечушко печаль-тоска тяжёлая! А той тоски причина в тебе, князенька. Вот, меня ты корил, не ласкова я, как ты хочешь, с тобою застенчива... А у меня одно на уме: недолго потешишься с девушкой... Погостишь ещё денёк-другой, к себе вернёшься. Меня и не помянешь! Я со стыдом своим тута остануся... А ты там... у тебя тамо, видела я... Есть сударушка... Издалека привёз... Две, бают. Да одна, белёса така!.. Та... неказиста... не боюся её... А вот другая... Не наша, не русская. Французинка, слышь... Я уж вызнала... Шельма, потаскушка... А обвертела тебя, сказывают, ровно зельем опоила!.. Уж коли прознает она про меня, и не пустит тебя к нам, в слободу... Вот в чём печаль моя... а не то...

Слушает, верит и не верит князь.

Неужели и в самом деле он успел чем-нибудь внушить такое чувство этой молодой красавице? Правда, могуч и знатен он, и ласков очень был к девушке... Конечно, если не её невинность, — так думает Гагарин, — она бы поняла, как слабы и недостаточны его ласки...

Эти мысли сразу отогнали ревнивую тоску и раздражение, которое целый вечер сверлило душу князю. Улыбаясь самодовольно, он совсем уж весело и ласково обратился к девушке:

— Милуша ты моя... Дитя моё любимое! Совсем ты дитятко неразумное!.. А ещё я думал, что ты девица дошлая... Ничево оно и лучше так... Слушай, верь мне: уж много лет никого я так не любил, как ты мне мила стала... И ублажать тебя буду, и никого не пожелаю другой... Лишь бы ты мне верна была, молодых не подманивала... Слышишь? А эту... французинку мою... Уж коли так, я её и домой послать могу... Пожди только. Она — девица хорошая. Мне была покорна во всём, честно в моём дому жила... Так и обижать её не за что. Я помаленьку... стану ей поговаривать... А там... и с Богом! Но верить мне должна, девушка: одна ты у меня теперь, одна и будешь... Хочешь отсюда ко мне повезу?.. Живи со мною полной хозяйкою...