Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Из этих остатков Волконский отобрал и запечатал очень немногое, что ему показалось подороже или поинтереснее для царя. Остального не тронул.

— Сам уж припрячь, Матвей Петрович, что подороже у тебя! — сказал Волконский. — Не грабить же тебя хочет царь... Ему, видно, бумаги какие-либо нужны... Так я и взял, что мне сдаётся поважнее...

Говорит, сам улыбается лукаво.

За это, вернувшись к себе вечером в спальню, нашёл на столе Волконский большую шкатулку, тюленьей кожей обитую, ключ в замке торчит и надписано на бумажке рукой Гагарина:

«На поминки от друга благодарного».

Раскрыв шкатулку, Волконский увидел ряды червонцев, стопки целые, на десять тысяч рублей ровно. Запер он шкатулку и под кровать её поставил, улыбается лукаво и весело. Хорошо спалось ему в эту ночь на мягкой постели, под стёганым атласным покрывалом, которое оказалось не лишним, несмотря на то что май близко.

А Гагарин в ту же ночь сам отправился в гости к попу Семёну.

Позвали деда Юхима, и Агаша тут же, Келецкий, Трубников.

Рассказал Гагарин о своём вынужденном отъезде в Россию, о своих опасениях.

— Если тут, как я жду, без меня приедут рыться в моём дому, хочу от чужих рук уберечь понадёжнее кое-что... Может, и сюда пожалуют разведчики... Следят за мною, поди, в десять глаз... Тот же Ивашка Нестеров пронюхает, что сюды я возы посылал! Так нельзя ли повернее похоронку найти?.. Вот, помню, говорили вы про тайник могильный, откуда ты, дед, вещи редкие вынес, их Агаше подарил... Не скажешь ли мне, где та похоронка?.. Туды хочу я спрятать, что подороже для меня...

— Можно сказать! — отвечал угрюмый старик. — Благо, Сысойки нету в дому... При ём бы, всё одно, хошь и не прячь! Всё вызнает и унесёт, ворюга... А теперя схороним, и чёрт не найдёт!.. Недалеко и тайник тот... На берегу, слева от дороги на Арамильскую слободу... хошь сейчас можно ехать туды... к свету всё обладим...

— Ладно!.. Так снаряжай повозки две... А я скажу Зигмунду, что взять надо.

Вышел Юхим. Молчит Агаша. Поп Семён мрачнее тучи сидит.

Заговорил Трубников.

— Неужели, ваше превосходительство, никак остаться нельзя? Ну, хворью отговориться либо как, чем на явную опасность ехать... А там, спустя время.

— Ох, невозможное дело, Феденька! Не знаешь ты государя. С ним упрямиться начать — хуже будет! Слышал, никого он не жалеет, ни жены бывшей, ни сестры родной, ни сына-первенца... Так уж со мною?! Целый полк пришлёт, понесут меня, хотя бы и на смертном одре... Покорностью да кротостью лучше с ним... Да и на друзей ещё я надеюсь. Видно, не миновать ехать! И то скажу: много раз голова на ставке моя бывала, да вывозила кривая. Авось и теперь последнюю ставку не проиграю фортуне-причуднице, а что-либо ещё от неё возьму!

— Дай Бог! — отозвался Трубников.

— Аминь! — пробасил обычно молчаливый при Гагарине отец Семён.

Только Агаша сидела молча, пригорюнившись, словно не замечала окружающих, а видела что-то вдали, за стенами этой горницы...

— Всё готово, ехать можно! — объявил Юхим, появляясь в горнице.

— А! Хорошо. Пойдём, Зигмунд... Ты говорил, что сундучки и укладки, помеченные мною, стоят в моей горнице?.. Идём, старик, с нами, и двоих парней позови посильней... Сундучки небольшие, да тяжёлые... Пускай поосторожней сносят с телеги...

Ушли втроём они. Поп Семён к шкапчику прошёл в своей горенке, достал штоф, налил стакан, выпил, крякнул:

— Ух! Кхе-кхе! Сон было морил... а вот теперь легше стало... Надо значит, и мне собираться в путь... Юхим сказывал, что придётся там подсобить... А людей брать нельзя.

— Да... едем, отец Семён... Веселее будет! — отозвался Трубников.

— И я с вами! — решительно заявила Агаша. Здесь одна не останусь... Страшно мне што-то!.. Да и поглядеть охота... как это всё там?..

— Ну, изестно, девки народ цикавый! — отозвался отец. — Да, поди, князь дозволит... Поезжай, по мне... Только вот, как дом-то?..

— Надолго ль? Дом запрём до утра...

— И то... Иди, просить у князя... Ужли не возьмёт!..

Быстро выбежала из горницы девушка, обдав горячим взглядом Трубникова, словно поманив за собою.

Тот, как бы против воли, так и потянул следом за Агашей. Девушка поджидала в сенях, обняла, крепко прижалась, поцеловала дружка беззвучно, но горячо и зашептала:

— Уезжает старый... Волюшка нам... То-то!.. Уж никуды не отпущу я тебя!..

Небеса светлеют на востоке.

Чуть окрасились края облаков, медленно скользящих в бездонной синеве. Ветер предрассветный зашевелил неподвижные до этих пор листья деревьев и кустов на берегу Курдюмки-реки.

Две крепких, укладистых телеги стояли у невысокого, с округлою вершиной, холма, который подымается почти у самой воды среди лесных зарослей.

Кони, не выпряженные из телег, пощипывали сочную траву, вздрагивая порой всею кожей, встряхивая головами, словно желая услышать серебристые трели своих бубенцов и колокольцов. Но их нет. Тихо подъехали к холму по лесной дороге люди.

Юхим правил передовыми лошадьми. Во второй телеге кучером сел Трубников. Здесь же, на куче сена, покрытого коврами и мехами, сидел Гагарин с Агашею рядом. А перед ними, вздымаясь грудой, лежали сваленные укладки и сундучки. Вторая телега была нагружена ещё больше, и поп Семён с Келецким еле примостились там среди клади.

Все сошли у холма и быстро поднялись на его вершину. Здесь лежало много каменных плит. Нельзя было понять: занесло ли их сюда в незапамятные времена или уж гораздо позже рука человека притащила издалека и уложила рядами огромные глыбы на вершине одинокого холма?

Чуть пониже самой маковки холма виднелось целое сооружение из тёмных плит. Четыре из них лежали, полуушедшие в землю, образуя как бы люк, ведущий куда-то вниз. А пятая покоилась сверху на этих четырёх.

— Вот и могильник... и похоронка моя! — ткнув носком тяжёлого, подкованного сапога в верхнюю плиту, сказал Юхим. — Под этим камнем.

— Под камнем? — недоверчиво отозвался Гагарин. — Но его и всем нам не поднять. Как же ты один мог?..

— Всем! — протянул насмешливо дед. — Если ещё и коней припряжёте, всё равно не поднимется плита. А вот как я проберусь в нутро да открою «замок», так и вчетвером её сдвинем, куды надо!..

— В середину холма?.. Что же ты сквозь землю пройдёшь, что ли?..

— Может, и скрозь землю... Ось, дивитесь!..

И старик спустился до половины холма, где росла могучая, вековая лиственница, словно боком прислонённая к холму. Под нижними ветвями её в тёмном, бугристом стволе чернел большой провал.

Опустив в него четырёхаршинный шест, ушедший туда целиком, старик с силой и ловкостью, каких и ожидать нельзя было от него, вскарабкался на дерево, спустил сперва ноги в отверстие и скоро весь скрылся, спускаясь вниз по своему шесту, как по лестнице.