Лев Жданов - По воле Петра Великого: (Былые дни Сибири)

Много ещё читает обер-секретарь. И в конце — короткий приговор: «А за все сии вины ему присуждена... смерть через повешение»...

Но и при этом слове не дрогнул Гагарин.

Низкий, истовый поклон отдал Петру, судьям своим и вышел под конвоем четырёх преображенцев...

В тот же день, вечером, 16 июля явился Пётр без спутников, один к заключённому.

— Слушай, Матвей! — опустясь на табурет перед стоящим князем, заговорил он. — Всё кончено. Вина твоя доказана. Ты приговорён. Но не хочу так предать тебя смерти, пока не услышу твоего признания. Чтобы потом твоя душа не пострадала за ложь крайнюю и перед кончиною самой... И сам покойнее быть хочу. Понимаю, что многое и не так, как решили судьи о твоей виновности... Но главное-то справедливо! Ты помышлял о сепаратном владении в Сибири, о царстве Кучумовом под твоим жезлом. Сознайся! И слово моё тебе порукой — всё прощено тебе будет! — неожиданно прозвучало обещание, от которого кровь кинулась в бледное, пожелтелое лицо осуждённому.

— Да, да! Что глядишь так испуганно... словно безумный?.. Или не понял... или не веришь словам моим?.. Открой всё по совести... Как думал... что замышлял?.. Кто были помощники и пособники тебе здесь, при мне, и там, у тебя, в Сибири?.. Всё без утайки изложи мне одному здесь... Я давно чую, что есть заговор на меня... Силы слабеют, так надеются многие захватить власть мою... Открой их... и будешь спасён! Главная твоя вина забудется... А прочие?.. Хоть и доказаны они, да я же сам знаю: все кругом виновны в твоих грехах... Всех же надо казнить или тебя простить следует. Слышишь, что я сказал? Так главное мне открой! И всё будет забыто. Волю тебе верну... Сына верну... дочь возвращу, добро, имения, богатства все твои получишь обратно... Слышишь!.. Надо всеми врагами своими посмеёшься, как они теперь издеваются над тобою... Слышишь?.. Говори же... Всё открой...

Горят глаза у Петра, он — бледнее узника теперь, подёргивается сильно, порывисто лицо, голова клонится к плечу в обычном тике... Даже тонкая полоска беловатой пены появилась и быстро сохнет в уголках губ у Петра.

Молчит Гагарин. Сначала рванулась было истерзанная душа его, надежда сверкнула в очах радужными крыльями и взмыла на этих крыльях мысль Гагарина, вырвалась на простор, на свет, на волю из мрачной тюрьмы, где пол обрызган его кровью, стекавшей по плечам, исхлёстанным плетьми...

Но сразу потускнел загоревшийся надеждою взор, застыло лицо, ожившее на мгновение.

Бледный призрак истощённого, чахоточного юноши скользнул лёгким светлым облачком во мраке полуосвещённого каземата. И тому, родному сыну, обещано было полное помилование за чистосердечное признание и раскаяние. Сын принёс это раскаяние, признался даже в своих самых затаённых мыслях, против воли, быть может, назревших в глубине души под влиянием сурового обращения отца... И за эти именно помыслы, не приведённые даже в дело, не получившие осуществления, погиб Алексей...

Что же может ждать теперь он, Гагарин, если даже откроет свою душу перед инквизитором, который не только казнит по произволу, но желает ещё успокоить собственную совесть сознанием своей полной правоты, убеждением в виновности казнимого...

Сразу поняв всё это, опять замкнулся в себе Гагарин.

И только надменно, с застывшим лицом, как жгучую обиду, бросил один ответ:

— Пускай умру, но не виновен ни в чём. И сознаваться мне нет нужды... и не желаю...

Медленно поднялся с места Пётр, впился взором в Гагарина, сжав кулаки, нагнувшись вперёд, словно готов был тут же кинуться на упрямого вельможу и своими руками привести в исполнение смертный приговор... Но потом, овладев собою, глухо проговорил:

— Ин, ладно! До завтра, князь!

И вышел из каземата.

Чудный летний день выдался 18 июля 1721 года, когда перед окнами юстиц-коллегии была устроена невысокая виселица; развернулись шпалерами войска, загремели барабаны, и князь Гагарин стал на позорном помосте, и над головой его закачалась, как змея, верёвка с петлёй на конце...

В одной батистовой рубахе, в коричневом камзоле и таких же коротких бархатных штанах стоит он, тупо озираясь вокруг. На ногах у осуждённого шёлковые тонкие чулки, но мягких сапог бархатных не дали ему, и простые, просторные лапти надел он, потому что отекли, распухли его больные ноги...

Пышный, кружевной ворот рубахи раскрыт, видна ещё довольно тучная, но сильно одряблелая, складками нависающая книзу грудь, волосатая, широкая.

Много народу сбежалось посмотреть на казнь... Но не различает никого Гагарин. Даже ближние ряды солдат, шпалерами окружающих виселицу, кажутся ему каким-то цветным частоколом... Но вот ожили глаза князя. Среди кучи солдат-конвойных он увидел юношу в простом матросском платье и девушку в чёрном иноческом одеянии...

Его дети!.. Алексей... Наташа... Их сюда привели... Их заставляют перенести эту пытку... Ему тоже приготовили последнее, самое тяжкое испытание.

Закрыл глаза старик, и впервые после двухлетней муки и пыток две слезы вытекли из-под крепко сжатых, пожелтелых век...

Но он снова раскрыл глаза и стал глядеть в распахнутые настежь окна юстиц-коллегии, за которыми, по приказанию Петра, теснились все сенаторы, чтобы видеть позорную казнь и муку их недавнего товарища...

И, выделяясь среди всех, темнеет там фигура самого Петра...

Скрестились снова взгляды осуждённого и судьи...

Вихрем заклубились мысли в голове князя, тысячи чувств, воспоминаний столкнулись в стеснённой груди...

Солнце так ласково, ярко светит... Так хочется жить...

Спасти себя, этих бедных детей, страдающих за чужую вину... Что, если поднять руки, крикнуть?.. Исполнить то, что требовал вчера от него Пётр... Если молить о прощении?..

Может быть, насытится сатанинская гордость... Дрогнет это каменное сердце и уста, точно вырезанные из дерева, произнесут слово прощения...

Уже готов был сломиться Гагарин. Но взгляд Петра, который поймал князь, был так беспощаден, что Гагарин только выпрямился гордо и отвернулся от окон...

Принесли длинную рубаху-саван, накинули на князя, пролепетавшего последнюю молитву, принявшего отпущение грехов от духовника, стоящего тут же, на позорном помосте. Шёлковым большим платком покрыли лицо казнимому...

Миг... Петля обвилась вокруг шеи, врезалась верёвка в жирные её покровы, сдавила сосуды, нажала на гортань...

Вытянулось, потом изгибаться, корчиться стало короткое, грузное тело, словно большую рыбу на крюке вытащили из воды... Ноги задёргались, заплясали в последнем отчаянном танце смерти!..

И через десять минут врач, присутствующий при казни, смог заявить, что преступник мёртв.

Но и после смерти не оставлено было в покое тело Гагарина.

Когда уж начало разлагаться оно и отвратительный запах стал душить сенаторов, заседающих за своим судейским столом, едва упросили они Петра убрать труп Гагарина.