Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

— Хорошо, — ответил Иоанн Антонович, жадно вдыхая свежий, вольный воздух, — я стану просить у Бога защиты и, надеюсь, получу её за все те мучения, что я перенёс, за то, что отняли меня у моих родителей и заточили в мрачных стенах. Господи Боже, — воскликнул он, простирая к небу руки, — помоги мне и защити меня на моём пути! Когда же я воцарюсь, то предай мне в руки всех врагов, чтобы я мог уничтожить и разразить их, как заслуживает того их злоба!

Страшная угроза таилась в словах царственного юноши, жутко раздавшихся в ночной тиши пустынных полей, где слышались только конское фырканье да тихий скрип полозьев по мёрзлому снегу.

— Замолчи! — прервал его отец Филарет. — Хотя Бог и карает злых в Своём правосудии, но нам Он заповедал прощать своим врагам и обуздывать жажду мести в своих сердцах. Мы должны прощать содеявшим нам зло и можем призывать в наших молитвах губительный гнев Господень лишь на главу тех, которые презирают святую христианскую веру и в преступном своеволии восстают против Церкви и её служителей! Если угодно Богу возвести тебя из темницы на трон, то меч, который вложит Господь в твою десницу, ты должен обратить против пренебрегающих православною верой и Церковью, в отношении же всех прочих тебе подобает быть кротким и милостивым государем, согласно учению и примеру Спасителя.

Иоанн Антонович некоторое время смотрел в раздумье на монаха из-под нахлобученной на лоб меховой шапки. Его глаза в потёмках светились каким-то фосфорическим блеском.

— Поклянись мне, — сказал отец Филарет, — теперь, в начале нашего опасного пути, что ты никогда не устанешь сражаться с врагами и противниками Церкви и истреблять их, что ты никогда не потерпишь снисхождения и жалости к ним в своей душе! Поклянись, что ты огнём и мечом примешься искоренять всякое еретическое учение и всякую насмешку мирской мудрости над верою! Господь услышит твою клятву и благополучно приведёт тебя к цели, если признает в Своей премудрости, что ты со временем сделаешься верным орудием Его воли.

— Клянусь! — воскликнул Иоанн Антонович, воздевая руки и поднимая взор к ночному небу. — Всё, причинившие мне зло, — продолжал он с зубовным скрежетом, причём в его голосе прорывалась снова прежняя дикая угроза, — вместе с тем — враги Бога и православной веры, потому что ведь, как вы говорили мне, Господь повелевает любить всех своих ближних, они же возненавидели меня и сделали мне зло. Только один человек из тех, которые стерегли меня в моём прежнем заключении, когда я был ещё ребёнком и мои родители находились при мне, говорил со мною приветливо и даже рассказывал мне порою о внешнем мире... не о людях, нет, но о лесах, реках, птицах и животных. Я запомнил его имя: он назывался Корфом. Корф был красивый мужчина, и его ласковые большие глаза приносили мне отраду. Его хочу я вознаградить за каждое ласковое слово, сказанное им мне и моим родителям. Он должен сделаться знатным князем, если я со временем буду императором, а все прочие пусть преклоняются пред ним.

— Вот это хорошо! — одобрил его монах. — Но ты обязан вспомнить добром и майора Варягина, потому что он обращался с тобою хорошо и дозволял всевозможные послабления.

— Майор Варягин никогда не смотрел на меня приветливо, — мрачно возразил Иоанн Антонович, — ни разу не поговорил со мною ласково, как тот Корф.

— Но ведь тебя утешала Надя; она была ласкова с тобою, — возразил монах, — и за это ты должен отблагодарить майора, её отца, когда Господь сподобит тебя взойти на трон. Твоё бегство может навлечь на майора большую опасность, и если наши надежды разрушатся, то ему грозит тяжёлое наказание.

— Надежда! — воскликнул Иоанн Антонович, совершенно иным, мягким, сердечным тоном. — Да, да, её отец будет велик, выше всех... так должно быть, потому что его дочь будет моей супругой-царицей.

Отец Филарет ничего не ответил на это, а только закутался плотнее в шубу. Свежий воздух опьянил юношу, и он заснул крепким сном, длившимся несколько часов. Опасаясь погони, отец Филарет приказал кучеру держаться в стороне от большой дороги, но при этом совершенно упустил из виду, что свежие следы на снегу по непроезжей дороге могли ещё вернее обнаружить себя.

Кучер отлично знал дороги, знал также, в каком селе имеются благочестивые мужички, всегда готовые дать лошадей и приют монахам. Таким образом, минуя почтовый тракт и останавливаясь в сёлах для отдыха, отец Филарет и его спутник получали всё желаемое, и для них всегда была наготове тройка, которую они выменивали на своих усталых лошадей.

Во время пути Иоанн Антонович предавался мечтам о будущем, причём всегда возвращался к мысли отомстить своим врагам, лишившим его свободы и низвергнувшим его с трона, а о Надежде говорил, как о своей будущей супруге, которая будет делить с ним всё величие и власть. Всякое неосторожно высказанное сомнение со стороны отца Филарета вызывало в нём бурные вспышки гнева, так что монах принуждён был тотчас же во всём соглашаться с ним.

Долго пришлось им ехать по льду одной из попутных рек. Затем, выехав опять на дорогу, они стали подыматься немного в гору, откуда, при ярких лучах заходящего солнца, сверкали снеговые верхушки ближайшего леса.

Вдруг кучер резким движением остановил лошадей. Отец Филарет, слегка задремавший, вскочил; Иоанн Антонович, зарывшийся в сене, также приподнялся. Столь внезапная остановка при непрерывном движении, ставшем обычным в течение нескольких дней, способна была пробудить ото сна скорее, чем сильный толчок или громкий возглас.

— Что случилось? — воскликнул отец Филарет, беспокойно выглядывая поверх лошадиных голов.

Кучер нагнулся и приложил ухо к земле, после чего сказал:

— Слышите, батюшка, слышите? По льду реки, которую мы только что проехали, слышен топот быстрых конских копыт.

Отец Филарет вскочил; Иоанн Антонович также сбросил с себя шубу; спросонья он не расслышал слов кучера и монаха, но чутьём понял, что близится какая-то опасность. Отец Филарет высунулся из саней и, в свою очередь, приложил ухо к земле. В непосредственной близости ничего не было слышно, кроме храпа лошадей и дыхания трёх прислушивающихся людей; но тем яснее доносился издали глухой гул, похожий на приближающуюся грозу, с тою лишь разницей, что гул шёл непрерывно.

— Это топот многих лошадей, — заметил кучер, — порою слышится даже скрип полозьев по льду.

— Неужели это погоня за нами? — мрачно сказал отец Филарет.

— Они приближаются, — сказал кучер, испуганно оглядываясь, — посмотрите, батюшка, там, на реке, из-за ивняка показались сани, затем другие, третьи; засверкало оружие, это едут солдаты; они, должно быть, заметили нас здесь, в чистом поле; ещё полчаса — и они настигнут нас.