Константин Шильдкрет - Царский суд

Метнулась к двери.

— Девки!

Тихо было в сенях. Откуда-то издалека доносился звонкий смех боярышни.

— Девки!

Ожесточённо затопала, выбежала в сени. К ней навстречу спешили перепуганные девушки.

— Подать мне Фимку!

У ворот Александровской слободы сторож тщетно борется с дремотой. У его ног развалились, прикованные к воротам, два медведя. Один сладко позёвывает, изредка лениво отмахивается от кого-то невидимого лапой, и тогда глухо позвякивают цепи, а встревоженный сосед сердито ворочается, ворчит сквозь стиснутые зубы. И снова — чуткая предутренняя тишина. Только с вышки сторожевой звонницы назойливо раздаются неугомонные шаги усталого стрельца.

Изнурённая долгим, напряжённым днём, спит слобода.

Одетые в мутнеющий ночной покров, сиротливо жмутся друг к другу избы, испуганно сторонятся тяжело надвигающихся на них боярских хором. Дозорным глазом тянется к окну колеблющийся огонёк лампады, зажжённой женою Малюты перед образом Егория Храброго. Сам Скуратов раскинулся на широкой лавке. Одна нога свалилась на пол, другая — туго упёрлась в бревенчатый простенок. По скомкавшейся рыжей бороде суетливо бегает заблудившаяся мокрица. Рядом с Малютой, на самом краю лавки, приютилась его жена. Её глаза полураскрыты и едва заметно шевелятся губы. Кажется, будто не спит она, а устало о чём-то думает. В люльке, подвешенной к сводчатому потолку, уткнулся лицом в постель сынишка Малюты. Ему тяжело дышать. Он передёргивает тоненькими кривыми ножками, жалко корчится, фыркает.

Скуратов прислушался сквозь сон, приподнял голову. Насекомое скользнуло по губам, запуталось в усах. Брезгливо сплюнул, шлёпнул больно ладонью по рту, двумя пальцами схватил мокрицу, зажал в кулак.

— Гад.

Заскрежетал зубами, подозрительно оглядел себя и лавку, щелчком сбросил с ладони раздавленную мокрицу.

Ребёнок заглушенно всхлипнул. Сразу мягко затеплились глаза. Протянул к люльке руки, мясистым комком собрались губы.

— Юраша!

Испуганно вскочил.

— Эй, ты!

Ткнул ногой жену.

— Так-то за сыном ходишь?

Торопливо перевернул на спину ребёнка.

Женщина вытянула шею, с трудом раскрыла слипающиеся глаза. Малюта угрожающе повёл плечами.

— Запухнешь ото сна!

Осторожно взял на руки сына, раскачивая, понёс по комнате, остановился перед лампадкой, слегка потрогал пальцем детский подбородок.

— Ах, угомон тя забери!

Мальчик вцепился высохшей ручонкой в широкую лопату бороды, прозрачное личико старчески сморщилось в улыбке. Скуратов умильно облизнулся.

— Марфа, а Марфа!

Стала за спиной у мужа, тупым, раздвоенным подбородком ткнулась в ладонь.

— Наш-то, охальщик... погляди... сме-ётся!

И сочно чмокнул ребёнка в губы. Слюна размазалась по щёчке, густо усыпанной прыщами. Ребёнок сморщил носик, точно собирался чихнуть, сжал туго пальчики в кулак и тоненько завыл. Опричник недовольно цыкнул, сунул мальчика жене.

— Не кормишь. Всё бы дрыхнуть!

Приник к оконной раме, вгляделся в небо. Уже спокойно обронил, ни к кому не обращаясь:

— Должно, светает.

И, накинув на плечи подрясник, вышел.

Проверив наскоро сторожевые посты, Малюта уверенно направился в царские покои. У двери он встретился с постельничим. Поклонились друг другу иноческим поклоном, по чину, установленному Иоанном.

— Чай, звонить пора.

Не дожидаясь ответа, повернулся к выходу.

Могуче ухнул бас. Пугливо отозвались малые колокола. Где-то далеко, за лесом, откликнулось разорванное эхо. Малюта обмотал вокруг руки верёвки, привязанные к языкам колоколов, отбивая такт ногою, чуть дёрнул язык баса. Бархатно заколебался в воздухе густой и сочный вздох. За ним, уже весело и переливчато, расхохотались осмелевшие альты и дисканты.

Царский пономарь увлёкся. Он весь дёргался, подпрыгивал, исступлённо мотал головой, по лицу и короткой шее струился пот.

Заслышав благовест, стрельцы, охранявшие заставы, повскакивали с земли, перекрестились. Один подмигнул в сторону звонницы.

— Пономарь-то ловкач при князе-государе.

Другие промолчали. Подозрительно переглянулись, уселись у костра.

Далеко на повороте изрытой ухабами дороги показались тени. Стрельцы вгляделись.

— Будто колымага.

— А позади, сдаётся, кони.

Нехотя поднялись, подождали. Колымага подъехала к заставе. Кучер спрыгнул с упряжкой, скакавшие позади двое верховых на ходу остановились.

— Кто скачет?

Полог колымаги заколыхался, высунулось помятое, заспанное лицо.

— Лупатов я.

Стрельцы строго оглядели курлятевского соседа.

— Аль нужда в слободе?

Приподнялся возбуждённо.

— По нужде кровной и осмелел явиться перед царём.

Звериной ненавистью загорелся взгляд.

— Еду бить челом на боярина-обидчика.

Стрельцы посовещались. Старший махнул рукой.

Кучер вскочил на лошадь. Лупатов нетерпеливо задёрнул полог.

Опричники в иноческих одеждах рядами построились в церкви.

Священник закрыл Царские врата. Молящиеся упали ниц, ткнулись лбами в холодные каменные плиты и сразу, как по команде, поднялись.

Скрипнула боковая дверь, ведущая в алтарь, на клирос вышел послушник. На женственном лице едва пробивался шелковистый пушок. Подрясник плотно облегал стройный и тонкий стан, выделяя округло бедра. Послушник стоял, грациозно облокотись о перила, и кокетливо рассматривал тонкие длинные пальцы холёных рук. Затем он лениво опустился на колени, перекрестился и тотчас же расслабленно поднялся. Взгляд его скользнул по церкви, с любопытством остановился на курлятевском соседе.

Лупатов смущённо потупился, ближе придвинулся к стоявшему подле опричнику.

— Кто сей инок с ликом ангелоподобным?

Опричник глухо закашлял в кулак, едва слышно бросил:

— Басманов Федька.

И под ухо:

— Он уже... оповещён.

Лупатов робко и умоляюще взглянул на послушника. Басманов дружелюбно улыбнулся, поманил к себе.

— Иди, — шепнул опричник. — Да иди же.

Бочком, задевая молящихся, притиснулся к клиросу, перед Царскими вратами бухнулся на пол. Федька стал на колени, чуть повернул в сторону распластавшегося круглое, улыбающееся лицо.

— Ползи за мной.

На четвереньках, неуклюже перебирая коленями, пополз за послушником. В алтаре, в углу, он долго лежал, не смея шевельнуться. Федька толкнул его, Лупатов вздрогнул, ткнулся больно подбородком в коврик, мысленно перекрестился. Взгляд замер на согнутой спине.

Грозный молился.

Басманов пополз дальше. Лупатов неслышно двигался за ним. Увидев острый профиль лица Иоанна с выдавшимся вперёд клинышком бороды, он изо всех сил стукнулся об пол лбом.

Царь набожно поклонился иконе, поднял руку для креста, чуть повернул голову, бросил косой взгляд на Лупатова и снова уставился благоговейно в икону. Только чуть дёрнулись брови и шире раздулись ноздри.