Константин Шильдкрет - Царский суд

Иоанн долго бил поклон за поклоном, закатывая глаза, сквозь тоскующие вздохи набожно ронял слова молитв. Наконец он поднял голову, властно взмахнул рукой. Басманов не спускал глаз с царя, напряжённо ждал привычного жеста. Ловким движением подхватил посох, стоявший у стены, вложил его в руку царя. Грозный, опираясь на плечи Федьки и Вяземского, кряхтя, уселся в кресло, широко раскинул ноги.

Лупатов на животе подался вперёд, обхватил царский сапог, приник к нему.

— Встань. И воздай лобзание Отцу Бессмертному.

Впился взглядом в образ Саваофа, перекрестился.

Лупатов отполз к иконе, поцеловал край рамы, поспешно вернулся.

Царь покрутил двумя пальцами бороду, стараясь не выдать любопытства, откинулся на спинку кресла, равнодушно приказал:

— Сказывай про боярина-князя.

Согнувшись до земли, на коленях, слёзно жаловался Лупатов. И под конец не выдержал, стукнул себя в грудь кулаком, почти выкрикнул то, чему научили его опричники:

— А тебя, великий князь, хулит и поносит. Я-де сам, по роду древнему, не ниже Рюрикова отродья!

Иоанн привскочил, в судорожной гримасе перекосилось лицо, изо всех сил взмахнул посохом, глубоко вонзился острый наконечник в резную лапу, поддерживавшую алтарь.

— Молчи!

Он трясся от душившего его гнева, на шее взбухли синие желваки.

— Смерды! Псы! Молчи! Молчите!

Бессильно упал в кресло, сжал больно рукой виски.

— Пить!

Священник бросился к чаше, наполнил её вином, поднёс царю.

Хлебнул, закашлялся.

— Воды!

Залпом выпил огромный ковш, рукавом вытер губы, посохом дотронулся до растерявшегося Лупатова, расслабленно выдавил:

— Так не ниже Рюри...

Не договорил, брызнул слюной, выкатившимися глазами огляделся вокруг.

— Ке-ларь!

Вяземский уже стоял наготове с царской шубой в руках.

На паперти толпились бояре. В ограде церкви, точно каменные изваяния, застыли верховые.

— Царь идёт. Царь!

Толпа упала на колени.

Иоанн шёл, тяжело опираясь на плечо Федьки, чётко выстукивал посохом о каменные плиты. На паперти окинул пытливо коленопреклонённых, взор остановился на одном из опричников.

— Друцкой!

Опричник вскочил с колен, вытянулся перед царём.

Грозный прищурился.

— Поскачешь к боярину-князю Курлятеву.

Перевёл дух, губы скривились в ядовитую усмешку.

— Показал бы он нам милость, пожаловал бы к нам на двор.

Уставился хищно на опричника.

Друцкой понял, чего хочет царь, приложился к подставленной руке, исчез.

Малюта увидел Грозного со звонницы, рванул верёвки, оглушительный перезвон резнул воздух.

Иоанн, окружённый толпою опричников, направился к трапезной. У крыльца он остановился, поманил к себе Лупатова.

— Нынче со мною потрапезуешь.

Лупатов ошалело уставился на царя. Вяземский пригнул его голову.

Грозный милостиво протянул свою руку для поцелуя. Боярин ткнулся в перстень губами.

Ивашка возбуждённо вышагивал по чулану.

— Как знаете сами, а я надумал: нынче ночью с Фролом и Федькой в казаки уходим.

Никишка испытующе глядел на Фиму. Девушка молчала. Псарь презрительно сплюнул.

— Аль слаже в боярских холопьях?

Пальцы Никишки сжались в кулак.

— Ежели обо мне сказ, я не замешкаюсь.

Он хотел ещё что-то прибавить, — запнулся, отвёл в сторону взгляд. Фима решительно поднялась.

— И весь тут сговор: куда ты с Никишкою, туда дорога и мне.

Ивашка приятельски хлопнул изо всех сил сестру по спине, по лицу пробежала лукаво-снисходительная улыбка.

— Как в Чёрный Яр придём, так и скрутим вас.

Фима стыдливо закрыла лицо.

— Венчать будет Федька, а я — вокруг сосны ботожком прогоню.

— Вон оно где, соколики, сумерничают!

На пороге остановился Мирошка.

— А мы-то по всем лугам обыскались.

И, кривляясь, он поклонился до земли.

— К боярину на двор для беседы пожаловали бы.

Ивашка первый пришёл в себя, угрюмо шагнул к выходу.

— Не тебя. Больно ты псиной отдаёшь для боярской беседы.

Оттолкнул псаря, приказал дворовым увести Никишку и Фиму.

На крыльце, развалившись в резном дубовом кресле, сидел Курлятев. Из-за его спины нетерпеливо всматривалась вдаль и суетливо топталась на месте боярыня. Недоумённо жались друг к другу согнанные на двор холопы.

Сияющий Мирошка подвёл к крыльцу Никишку и Фиму, бросил их боярину под ноги.

Василий Артемьевич хлопнул в ладоши. Дворовый бросился в сени, принёс разобранные крылья, с омерзением бросил их и перекрестился.

— Приладь-ка к месту.

Никишка, ничего не понимая, собрал части, приподнял выжидающе голову.

Боярыня спряталась за сенных девушек, ожесточённо плевалась и торопливо шептала слова заговора против нечистой силы. Курлятев исподлобья взглянул на холопа.

— Для какой нужды дьявола тешишь?

Никишка простодушно улыбнулся.

— Летать хочу.

Боярин суеверно поднялся, закатил глаза.

— Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут бесы...

И наотмашь ударил холопа по лицу.

Мирошка подскочил сзади, скрутил Никишке руки, коленом упёрся в спину, чтобы боярину удобнее было бить по выпяченной груди.

— Повтори ещё, смерд!

— Не ведаю в том колдовства, что своим умишком прикин...

Новый удар по переносице не дал ему договорить.

Боярыня, превозмогая страх, подкралась к Фиме, поманила глазами девушек.

— Рвите ногтями ей рыло.

И первая ожесточённо царапнула девушку по лицу.

Курлятев оттолкнул жену в сторону, что-то обдумав, торжественно, нараспев, приказал:

— Для-ради Бога — бить их батогами до седьмого поту.

Не глядя, указал пальцем на дрожащую Фиму.

— А блудницу после батогов в железа заковать и голодом морить, докель не издохнет.

Мирошка и ловчие набросились на приговорённых, сорвали с них одежду.

Прильнув к теремному оконцу, жадно следила боярышня за тем, как обнажённых холопов взвалили на плечи двум дворовым, связали канатами и били под счёт отца батогами.

Точно в столбняке застыл у тына Ивашка. Два псаря зорко следили за ним, боялись, что не стерпит он, бросится к своим на выручку и погибнет в неравной борьбе.

Стиснув конвульсивно зубы, Никишка молчал. Только при страшных, смертельных криках Фимы из груди его рвался надрывный хрип.

Василий Артемьевич прикрикивал на ловчих, в такт ударам хлопал в ладоши. По краям губ пенилась и сочилась слюна.

Неожиданно поднятый высоко батог застыл в руке приказчика. Боярин сердито прицыкнул, взгляд его невольно потянулся за взглядом Мирошки.

— Опричина скачет, боярин!

Вздрогнул, сразу весь съёжился, робко притих.

Всадники мчались к усадьбе.

С визгом, топча друг друга, в страхе разбежались дворовые.

Друцкой подскакал к крыльцу. Не поздоровавшись, он надменно уставился на хозяина.