Константин Шильдкрет - Царский суд

— Не бойся. Я пришла выпустить тебя.

Выхватила из-за пояса кинжал, перерезала верёвки.

Отёкшие руки плетьми упали на землю.

— Тише.

Мягко расправились стиснутые лопатки; вместе с заработавшей кровью по телу разливался блаженный покой.

Калач перерыл всю мастерскую Никишки. Безнадёжно искал крылья, изготовленные для царицы. Его мучила жажда наживы. Англичане обещали заплатить за крылья столько, сколько он сам пожелает. В последний раз зло перебрал по одной все рогожи, порылся в наваленных в углу стружках и мусоре, в нерешительности остановился подле станка.

«А что, ежели через книжный терем в темницу пройти и те крылья забрать?» — подумал про себя, но тотчас же отогнал опасную мысль, вышел поспешно, направился к дому.

Сделка с иностранцами не выходила из головы. Непреодолимая сила влекла его к темнице за крыльями. Не раздеваясь, бросился в постель, пытался насильно заснуть. Назойливая мысль о книжном тереме и потайном ходе в темницу настойчиво билась в мозгу. И уже нетрудным и неопасным казалось пробраться к Никишке, убить его, а крылья отнести к толмачу. Калач трижды вскакивал с постели, но каждый раз решимость оставляла его и охватывал страх. Далеко за полночь пришёл толмач.

— Спишь, а про дело не разумеешь!

Приподнялся с постели, виновато потупился.

— Не сыскал я их, окаянных.

Толмач суетливо забегал по комнате.

— Клад ведь мы загубили. Где ещё золота столь нагребём.

Ляскнул зубами, с омерзением сплюнул, пошёл оскорблённо к двери. Калач вполголоса окликнул его.

— И слушать не стану.

Опричник с силой ухватил его за руку.

— Ещё можно крылья добыть.

Толмач повернул голову. Лицо сразу расплылось в приятельскую улыбку, и замаслились бегающие по сторонам рысьи глаза.

Уселись на постель, таинственно зашептались. Толмач что-то страстно доказывал, отчаянно жестикулировал, весь дёргался и подпрыгивал. Наконец опричник решился, взял с лавки шапку, отороченную куньим мехом, напялил её на глаза, пошёл, сгорбившись, к выходу. Сообщник подталкивал его кулаком, торопил. У двери Калач повернулся к иконам, снял порывисто шапку, перекрестился и бочком вышел в тёмные сени.

Хаят застыла на карауле, ухом жадно ловила шёпот, доносившийся из темницы. Опричник крался во тьме. Черкешенка насторожилась, задула свечу и укрылась за свод.

Бесшумно, на четвереньках полз Калач. Черкешенка успокоилась, острое любопытство толкало её к двери. Припала глазом к щели, присмотрелась к мраку.

Темрюковна наклонилась над Никишкой.

— Хочу в последний раз поглядеть на тебя.

Припала щекою к его щеке, обвилась вокруг шеи руками.

Медленно поднялся Калач, всмотрелся. Животный страх охватил его: у двери застыла какая-то тень. Хотел броситься назад, неясный шёпот донёсся до его слуха. Сразу вернулось сознание. Он прыгнул к тени, обмершая Хаят почувствовала на горле холодок острия кинжала. Опричник сорвал шарф, ловким движением скрутил черкешенке назад руки, туго перевязал, толкнул за свод. Женщина хотела что-то сказать — заткнул ей чадрою рот.

— Принимай, царица, гостей.

Злорадно усмехаясь, зажёг огарок, стал во весь рост у настежь открытой двери.

Темрюковна не растерялась, выхватила незаметно кинжал, сунула его в руку Никишке, шепнула, тяжело поднимаясь с земли:

— Убей его. Он хочет помешать тебе убежать.

Коснулась горячими губами его щеки.

— Пропусти!

Опричник не шевелился. Царица что-то лихорадочно соображала. Вдруг она вспыхнула, грудью прижалась к груди Калача, страстно шепнула:

— Убей его и тогда...

Снова коснулась горячими губами его щеки.

— Убей его и тогда приходи ко мне.

Нагнув головы, наступали друг на друга Калач и Никишка.

В руке царицы дрожал догорающий огарок. Глаза сладострастно следили за поединком. Опричник подпрыгнул, взмахнул кинжалом. Холоп схватил крылья, отразил удар. Взбешённый Калач рванул изо всех сил крыло. Оба повалились на землю. Переплелись.

Калач налёг всем телом на Никишку, больно укусил его за руку, зажимавшую кинжал. Темрюковна уловила мгновение, схватила оброненный кинжал, ткнула им в спину опричника. Узник сбросил с себя тело врага. В смертельном ужасе застыло лицо раненого. На губах проступила кровавая пена.

Царица, усмехаясь, подошла к умирающему, вытащила из раны кинжал, обтёрла клинок о кафтан, прыгнула в дверь. Никишка бросился за ней. Дверь захлопнулась перед ним, загремел тяжёлый засов.

За сводом выла связанная Хаят, каталась по земле, оскаленными зубами рвала пойманный конец шарфа. Темрюковна по пути окликнула черкешенку, побежала, не останавливаясь.

Малюта сидел у окна на широкой лавке, вполголоса беседовал с женою. Дважды уже приходила ведунья к его захворавшему сыну, но больной не поправлялся. Всё тельце было покрыто сыпью, а на щеке открылась гноящаяся язва.

Скуратов прислушался к неровному дыханию сына.

— Авось заснул.

На носках подошёл к зыбке, умильно сложил руки на груди, кивнул жене.

Стала рядом с мужем, превозмогая сон, упрямо таращила глаза, на измученном лице блуждала покорная улыбка.

— И впрямь заснул.

Тоненькая высохшая ручка потянулась к изуродованной щеке. Малюта страдальчески зажмурился, ткнул жену локтем в грудь. Женщина отвела тревожно ручонку сына. Больной проснулся, лицо собралось сморщенным, дряблым кулачком. Хрипло забулькало в горле, вырвалось придавленным птичьим писком. Отец забегал растерянно по комнате, набросился на жену.

— Сказывал, мало одной четверговой свечи. Чем щёчку-то замазывать будем?

Заломив пальцы, остановился перед зыбкой, беспомощно свесил голову.

— Юраша!

В голосе звучали отчаяние, тоска.

Нежно взял на руки сына, долго баюкал, притоптывал ногой. Не держалась детская головка на иссохшей шейке, беспомощно моталась в воздухе, билась о могучую отцовскую грудь.

— Марфа!

Съёжилась от оклика, уловила взгляд, вздрагивающими пальцами достала из-под рубахи длинную обвислую грудь, села на край лавки, взяла ребёнка.

Скуратов притих, восторженно следил за жадным чавканьем притихшего сына.

— Заснул?

Утвердительно кивнула.

— Так и лежи. Не ровен час — проснётся.

Таращила бессмысленно глаза, непослушная голова тяжело клонилась на плечо, тело сковывал неумолимый сон.

Скуратов устало потянулся, развалился на лавке.

— Скушно, Марфута.

— А ты засни... Сном всё... забуд...

Не договорила, рот передёрнулся в долгой судорожной зевоте.

Поднялся лениво, ткнулся лбом в промороженное оконце, перевёл взгляд на сына. Не выдержав, шагнул к нему, мягко провёл пальцами по реденьким русым волосам.

Спать не хотелось. Сел рядом с женой, тоскливо уставился перед собой.