Алексей Черкасов - Сказания о людях тайги

— Я где-то видел вашего жеребца с длинной гривой! Истинно говорю вам — видел! Как будто сегодня или вчера? Еще подумал: «О, какой жеребец! Сила у него за трех моих Вериков». Разве не так?

В рессорном экипаже Дуню растрясло. После недавних дождей на Воскресенской улице непролазная грязища едва просохла, обтянутые резиною колеса подпрыгивали на выбоинах. Кусая губы, Дуня изо всех сил крепилась, готовая зареветь в голос, потом ее кинуло на ухабе в угол, и она, вцепившись руками в дужку, обтянутую брезентом, увидела над собою сине-синее небо, и это немилостливое небо будто лопнуло и упало ей на голову — в ушах зазвенело. Она знала, что с нею, и оттого ей было страшно. Она так теперь хотела ребеночка!

Так хотела! И сколько раз видела себя с малюткой, а небо лопнуло, раздавило ее, и ничего, ничего не осталось!..

Ной ехал следом за экипажем, поглядывая по сторонам: не увидит ли есаула с казаками? На тротуарах было много горожан и ни одного военного и милиционера: предержащие власть и исполнители законов отсутствовали. На некоторых балконах свешивались царские, трехцветные флаги рухнувшей империи, встречались и белые флаги, будто жители домов сдавались на милость победителей: никто не знал — существует ли флаг у Сибирского правительства…

— Смотрите, жеребец пророка Моисея! И мужик тот самый! — раздался голос с тротуара.

Ной зверовато оглянулся, увидел двух господ в котелках, один из них пробормотал: «Тише! Это — казак!» — И подались дальше.

Гриву жеребцу и хвост надо обрезать!..

Извозчик подвернул к воротам двухэтажного деревянного дома госпожи Юсковой, с балконом у полукруглого угла, с которого однажды выступал перед гражданами города его императорское величество, самодержец всея Руси Николай Второй; в память такого события прибита была на стене медная пластинка.

Створчатые ворота, окованные железом, были закрыты. Ной спешился и подошел к Дуне. Она чувствовала себя до того плохо, что, открыв глаза, некоторое время бессмысленно смотрела на него, не слыша, что он у нее спрашивает.

— Дунюшка! Дунюшка! Приехали к дому Юсковой! Приехали!

— Пло-охо мне. Доктора надо! Доктора!

— В больницу ехать?

— В больницу? А мы где? У дома? А! Позови Евгению Сергеевну. Стучись в калитку. Скорее! Дворник там.

Ной забарабанил кулаком в калитку — железо зазвенело. Вскоре в прорезь кто-то выглянул:

— Кто приехал?

— Евдокию Елизаровну привез. Позовите Евгению Сергеевну, хозяйку.

— А што з ней зробилось? Больна? О, лихочко!

Старик извозчик оглянулся на Дуню:

— Если в больницу — тут недалеко, господин офицер. Госпожа из такого дома, ай, ай! Из такого дома! Ну если бы кто другой, но из такого дома, иегове!..

Из калитки вышла хозяйка в нарядном голубом платье, простоголовая и удивленно уставилась на Ноя, будто он был ее должником. Она узнала, конечно, пассажира «России». Ной сообщил о печальном происшествии с Дуней.

— Есаул Потылицын? Да он что, с ума сошел? — Евгения Сергеевна помнила, конечно, есаула Потылицына, когда-то посетившего ее дом еще в прошлом году. Подошла к Дуне. — Миленькая, что с тобою? Ах ты, горюшко! Ну, к чему ты пошла на вокзал в такой день?! Ужасно. Была бы со мною в соборе, ничего бы страшного не случилось.

— В больницу мне. В больницу! — бормотала Дуня. — Только бы со мною был Ной Васильевич!.. Боюсь одна! Он назначен командиром особого эскадрона.

Евгения Сергеевна ничего не поняла:

— Кто назначен командиром особого эскадрона? Что ты, Дунюшка?

— Ной Васильевич. Я вам говорила — мы ехали с ним из Гатчины. Он со мною.

— Ах, вот что! — Евгения Сергеевна взглянула на хорунжего. — Понимаю! Я могу позвонить в больницу, но ведь там ужасные условия, непостижимо ужасные. И как ты будешь там с Ноем Васильевичем? Это же невозможно. У меня есть доктор. И уход будет подобающий.

Дуня сжимала пухлую ладонь Евгении Сергеевны и, преодолевая боль, просила:

— А можно… Ною Васильевичу остановиться у вас? Вы же знаете… Если бы не он…

— Да я буду рада. Пусть остановится. А доктора я сейчас же вызову. — Оглянулась на усатого дворника. — Павел, открой ворота.

И когда извозчик проехал в ограду и развернулся у резного крыльца, Евгения Сергеевна сказала двум женщинам, вышедшим из дома:

— Аглая и Маша, помогите Дуне!

— Разрешите, я занесу ее, — подошел Ной.

— Видишь, какое мое счастье короткое! — сморкалась Дуня, когда Ной бережно взял ее на руки и она одной рукой обняла его за шею. Женщина открыла перед ним дверь, и Ной понес Дуню по лестнице мимо беломраморной Венеры со стыдливо опущенной вниз рукой.

Женщина сказала, что комната для Евдокии Елизаровны наверху; Ной пошел наверх по пушистому, мягкому ковру. В конце короткого вестибюльчика женщина открыла полустеклянную дверь со шторкою, и Ной внес Дуню в маленькую комнатушку с белеющей постелью на деревянной кровати.

Ной бережно опустил Дуню на постель; рука ее, соскользнув с плеча, вцепилась в полу кителя:

— Не оставляй меня, по-ожалуйста! — попросила Дуня. — Мне теперь страшно и жутко. Жутко. Я попрошу Евгению Сергеевну, чтобы ты был рядом. По-ожа-алуйста. Прости, что я была такая злюка в Белой Елани. Не дай мне погибнуть!

— Что ты, Дунюшка. С тобою я. С тобою.

— Поцелуй меня, пожалуйста!

Ной склонился и поцеловал Дуню в разбитые губы.

Она опять вскинула ему на шею руки. Он должен быть с ней, всегда с ней! «Я тебя люблю, люблю, Ной! Одного тебя люблю и никого, никого не любила! — бормотала сквозь всхлипывания Дуня. — И ты будешь со мной, правда?»

— Дунюшка, Дунюшка! — отвечал Ной сдавленным голосом, будто Дуня перехватила ему горло. — Если бы сразу так, Дунюшка! И горя не было бы никакого.

— Ты от меня ускакал на Вельзевуле, и я потеряла тебя. Нашла и потеряла! Боженька! А я не хочу больше терять. Не хочу! Мне так страшно! Я все время, как есть, все теряю! И ты уйдешь. Никого со мной не будет… Никого! Я знаю: уйдешь! Уйдешь! От меня все уходят и уходят, как от Дарьюшки все ушли, и она утопилась! Боженька! Какие мы с ней разнесчастные!

Дунюшка горько заплакала. Женщина стала снимать с нее жакетку, ботинки. Вошла Евгения Сергеевна. Она успела отослать извозчика в больницу за доктором.

— С извозчиком я рассчиталась, — предупредила. — Прислуга тут сделает все, что надо.

Ной понял и пошел из комнаты. Евгения Сергеевна вышла следом, и задержала:

— Вы офицер?

— Казачий хорунжий, Ной Васильевич Лебедь.

— Это правда, что вы назначены командиром эскадрона?

— Так точно.

— Буду рада, если офицер поселится у меня в доме. Представляю, что будет в городе, когда придут чехи, да еще беженцы нахлынут из России.

Ной сказал, что он не один, а с конем.

— Я видела. Конюшня у меня большая, господин хорунжий. Держала восемь лошадей, а теперь осталась тройка выездных да еще американский автомобиль. Жалею, что потратила на него капитал. Бензин надо доставать, да шофера иметь, обходится в три раза дороже, чем содержать шестерку выездных рысаков. Пойдемте, я вам покажу мое хозяйство, — и первой пошла вниз по лестнице, дородная, холеная, изнеженная хозяйка-миллионщица.