Юрий Трусов - Золотые эполеты

Они считали Наталью Александровну мягкой, отзывчивой женщиной. Ведь она безвозмездно оказывала окрестным крестьянам медицинскую помощь и другие виды благотворительности. Да и прозвище у нее было: «добрая барыня». Они считали, что им удастся осуществить свой план, и они тотчас отвезут Богдану в Балту к трактирщику. Тогда прощай, Кондраткина невеста!.. Но случилось неожиданное. Наталья Александровна вдруг предстала пред ними настоящей барыней, на которую их слова не произвели никакого впечатления. Два дюжих гайдука-лакея не пустили их дальше передней.

— Ты что, — сказала барыня отцу Богданы, — сюда нахальничать пришел? Смотри, не доводи до беды.

Спокойный голос хозяйки отрезвляюще подействовал на обоих визитеров. Они оробели, умолкли и попятились к дверям. Их безмолвное отступление смягчило Наталью Александровну.

— Вам, может, что-нибудь другое надобно? — спросила она. Ее вопрос вызвал мачеху на откровенность.

— Нам гроши треба за Богданку, — хрипло выпалила она. — Гроши дайте и делайте с ней, паскудой, что хочете.

— Так вот, значит, какова ваша любовь к дочери? — презрительно скривила губы Наталья Александровна. — Сколько же вы за Богдану хотите?

— Еще пятьдесят рублев. Так мне за нее обещал «додатку» Виктор Петрович. Я же ее годувал семнадцать рокив. Семнадцать рокив кормил, поил, одевал, — размахивал руками батька.

— Разве это много?.. — поддержала его слова мачеха.

— Успокойтесь, сейчас получите деньги. Только уговор: вы больше ни ногой сюда, и не смейте беспокоить никакими просьбами ни меня, ни Виктора Петровича, ни моего сына, ни Кондрата. Поняли? А Богдана навсегда останется тут. Согласны?

— Ну, если гроши дадите, то согласны, — мотнул головой батька Богданы.

— Тогда подождите.

Наталья Александровна вышла в контору и через минуту опять появилась. Она протянула пятидесятирублевую ассигнацию. Отец Богданы взял деньги, долго рассматривал их, а затем вернул обратно.

— Мне надо настоящие, — твердо заявил он. — Настоящие.

И как Наталья Александровна ни билась, объясняя, что такая ассигнация даже дороже, чем эта сумма серебром, он непоколебимо стоял на своем:

— Мне треба настоящие…

И пришлось Наталье Александровне снова пойти за деньгами, вынести увесистый ридикюль и отсчитать недоверчивому родителю «добавку» в серебряных рублях.

Довольные родители Богданы, звеня серебром, покинули усадьбу, а в ушах Натальи Александровны еще долго звучал их жадный, хриплый голос: «Нам гроши треба…»

Однако не все в Трикратах осуждали Богдану. Нашлись у нее и защитники, осудившие тех, кто под покровом ночи измарал ворота ее дома. Кто это сделал, в поселке не было тайной. Тут все знали, что подобными ночными проделками занимался кучер Яшка, или Яков Яковлевич, как он сам себя величал.

Яшка был неплохой кучер. Лошади и экипажи у него находились в отличном состоянии. Он отличался аккуратностью и трудолюбием. За эти качества Виктор Петрович ценил своего кучера. Но, пользуясь доверием и расположением хозяина, Яшка скоро заважничал, в нем развилось тщеславие, как можно прочнее втереться в доверие добряка барина, он стал ему наушничать, порой не брезговал прямой клеветой на других работников усадьбы, стараясь опорочить их в господских глазах. Этими средствами кучер пользовался, преследуя одновременно две цели: устранить возможного конкурента, набить себе цену, как особе, преданной своим господам, возвысить себя среди остальных обитателей поселка. Яшка был тщеславен в своем холуйстве, поэтому он распространял о себе слухи, как об особе, пользующейся безграничным доверием Виктора Петровича, который якобы все делал по его совету. Яшка неоднократно пытался опорочить Хурделицыных в глазах хозяев, но его попытки ни к чему не приводили.

Виктор Петрович, слушая наговоры Яшки на них, лишь смеялся и напоминал кучеру хорошую русскую поговорку, что мол, доносчику полагается «первый кнут». Не получалось у Яшки ладно и с доносами на других. Уже несколько раз барин предупреждал его, что выгонит, если тот не перестанет наушничать. Старшие Скаржинские не терпели пронырливых холуев.

Не терпели Яшку и мастеровые. Они, как только он измазал дегтем ворота, сразу признали, что это дело его рук.

— И деготь-то тот самый, чем Яшка колеса экипажа смазывает. Ведь ему-то не жалко дегтя, ведь он не его — барский, — решили в кузне.

— Зря он невесту Кондрата опаскудил, — сказал молотобоец Семен.

— Надо его, гада, проучить.

— А как проучишь? За него сам барин…

— Ну, не очень. Виктор Петрович таких не жалует. А проучить просто — морду набить и все тут. Более он не захочет такими делами заниматься, — сказал Варавий.

— Ну как это побить? Он здоровый, смотри, какая ряшка, а я хворый, — ответил Семен.

— О тебе и речи нет. Я его сам накажу, — сказал Варавий, — по-нашему, по-кузнецки.

И, бросив работу, пошел к барской усадьбе. За ним, кашляя, поплелся и Семен.

— Я тоже помогу, — сказал он. Кузнец только хмыкнул.

— Да чем ты поможешь, я сам с ним справлюсь. У меня еще силенки на это хватит.

На хозяйском дворе, возле конюшни, они увидели кучера. Варавий направился прямо к нему.

— В чем дело? — важно спросил его Яшка.

— Мне бы деготьку.

— А во что налить? Посуда есть? — спросил кучер, но, спохватившись, добавил: — Без разрешения Виктора Петровича не можем.

— А ты покажь, где он у тебя стоит. Разрешение-то есть. Где деготь-то?

— Где всегда, — Яшка показал на бочку, стоящую возле каретника.

= Идем к бочке, — грозно блеснул выцветшими глазами, Варавий. — Идем!

— Только без разрешения не могу, — почувствовал что-то неладное кучер.

Но докончить эту фразу Варавий ему не дал. Словно железными клещами, он цепко схватил Яшку за ворот и потянул к бочке. Несколько сильных затрещин окончательно лишили кучера желания сопротивляться. Он пришел в себя, когда мощная длань кузнеца окунула его лицо в деготь. Задыхаясь, фыркая, он делал нечеловеческие усилия, пытался вырваться.

— Теперь вытирайся, гад! — он протянул поданную Семеном рогожу.

Яшка, судорожно сжав рогожку, грохнулся наземь.

— Ничего, отлежится, — сказал кузнец Семену. — А мы его неплохо помыли. Может, более не будет девчат паскудить.

Несколько недель в Трикратах, смеясь, передавали, как занятный анекдот, как купал кузнец Варавий в дегте Яшку-кучера. И странное дело, смеялись над этим даже те, кто был на стороне пострадавшего. Кучер топил баню, отмывался. А поселковые остряки еще долго шутили над Яшкой. Такой оборот событий должен бы, казалось, окончательно успокоить Богдану, но самые мучительные переживания у нее были еще впереди.