Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Конечно.

— Ну, раз так, что же делать?

— Надо ждать приезда Кондрата.

— Что ж… Хорошо. — ответила Наталья Александровна, побежденная упорством Богданы.

Наталья Александровна и Богдана сетовали, что Виктор Петрович и Кондрат их редко балуют письмами и весьма неопределенно сообщают о сроках своего возвращения домой.

— Ну, что же ты хочешь, милая? — говорила Скаржинская Богдане. — Ведь они в Питере, где столичный блеск, развлечения, много друзей и знакомых. У нас на Миллионной большой дом, куда, наверное, узнав о приезде хозяина, нахлынули сразу гости. Замотают Виктора Петровича, а с ним и твоего Кондрата, и передохнуть не дадут своими визитами. А знаешь, какие там в Питере красавицы — любого с ума сведут, а твой жених молодой, красивый, видный.

Последнюю фразу Наталья Александровна сказала не без коварства. Она хотела немного поволновать ревностью молодую женщину. Но та даже бровью не повела и с улыбкой глянула на благодетельницу.

— Ну что вы говорите такое? — пожала плечами Богдана. — Разве Кондратка мой такой? Он ни на какую красавицу и не посмотрит.

— Смотри, какая у тебя уверенность!

Она и впрямь как в воду смотрела, потому что лишь только Кондрат приехал в Петербург, он буквально «заболел» огромным красивым городом. Юношу поразил Питер, как огромная мастерская, где буквально на каждом шагу он видел образцы замечательного труда.

Он мог, подобно гоголевскому кузнецу Вакуле, долго рассматривать выкованную решетку, окружающую огромный дворец, аккуратно отполированные ступени мраморной лестницы. Задрав голову, раздумывать о том, как удалось строителям приладить на головокружительной высоте золотой шпиль Петропавловской крепости. Город открылся перед ним набором чудес кузнечного, строительного, столярного ремесла. Его не отвлекала, как гоголевского героя, проблема достать черевички, и все его помыслы были сосредоточены на скорейшем выполнении замыслов своего хозяина Виктора Петровича. А это заключалось во встрече с чудом XIX века — самодвижущимся экипажем-самокатом. Еще по дороге в Питер Виктор Петрович подготовил Кондрата к встрече с паровой машиной. Он достал английский технический журнал, где была подробная статья об изобретении паровой машины с рисунками и чертежами ее устройства. Он уже знал, что к чему: все ее механизмы, устройство цилиндра, кривошипного механизма, движущихся колес, котла.

— У нас братья Ползуновы давно такую машину изобрели на Урале. Да только, — Виктор Петрович, лукаво улыбнулся и махнул рукой. — Не верят русские люди, что их соотечественник может что-либо толковое изобрести. Вот и забыли и Ползуновых, и их машину… Теперь перед англичанами да немцами на задних лапах ходим, просим их — научите!

…Три дня в роскошном доме Скаржинских мучительно тянулось время для Кондрата. А ему не терпелось дождаться того часа, когда освободится Виктор Петрович от визитов многочисленных гостей и привезет его на вокзал, откуда отходит самокат. Все это время он бродил по блестящим, как лед, палисандровым паркетам дома-дворца Скаржинских. Хозяин модно приодел своего воспитанника и преподал ему несколько уроков «хорошего тона», как вести себя в аристократическом обществе.

Сначала юному степному богатырю было нелегко в модном костюме: жал под мышками узкий сюртук, а ноги, схваченные жесткими ботинками, предательски скользили по вощеной поверхности пола. Но он вскоре привык и стал, как ему показалось, не хуже других лощеных посетителей. Затем, после ряда замечаний, хозяин ввел его в общество своих гостей. Правда, он был неразговорчивым в этом обществе, в которое, как выразился Скаржинский, тот его «окунул». Кондрат сделался угрюмым, замкнулся в себе и даже не потому, что новые люди, с которыми он встретился, были для него глубоко чужды и неинтересны. И не потому, что его собеседники и собеседницы пересыпали свою речь французскими словами, которых он не понимал. Главное заключалось в том, что они отвлекали мысли и интересы Кондрата от тех дел, ради которых он приехал сюда. А это дело был чудо-самокат, поезд, что силой пара бегал на колесах по чугунному пути из самого Питера в Царское Село.

Наконец, Виктор Петрович сказал, что они поедут смотреть поезд и вокзал. Только тут в полной мере юноше стало ясно, что его благодетель, такой простой и обыкновенный в степном крае, — весьма могущественный и влиятельный человек в столице. Его камергерская звезда на сюртуке вызывала почтительные поклоны у представителей железнодорожной администрации. Окрашенный в зеленую краску паровозик и прицепленные к нему кареты для пассажиров стояли на сверкающих металлом колесах, которые своими ободками казались приклеенными к двум уходившим вдаль железнодорожным рельсам.

Сам самокат дышал огнем и паром, мелко вздрагивал от огненной силы, которая, казалось, распирала его железное чрево-котел. Кондрат сел рядом с Виктором Петровичем в коляску-вагон. Им обоим казалось, что они вручают свою жизнь чему-то совершенно неведомому. Вот плечистый, седовласый, затянутый в синюю куртку, в шапочке жокея, машинист потянул проволоку, которая шла из его кабины к похожей на самовар трубе паровоза, и тут раздался резкий, хрипловато-страшный, похожий на крик неведомого чудовища, свист, и рычаги поршней и колеса ожили, потянули кривошипный механизм, и колеса вагона дрогнули, медленно завращались.

О железном самокате, что мчит быстрее, чем самые породистые лошади, Кондрат впервые услыхал несколько лет тому назад. Слух об этом диве-дивном распространился по всей земле, волновал воображение и старых и малых. Говорили, что такой самокат железный, извергая пламя и дым, брызжет стрелами-искрами, громыхает чугунными колесами, несется по такой же, как и он сам, металлической дороге. Некоторые люди шептали, крестясь, что, мол, сам нечистый, приняв образ машины-самоката, объявился в мире. И что, пока не поздно, надобно истребить дьявольскую машину.

Кондрат, слушая такие речи, ухмылялся. Его не пугала чертова машина, а лишь вызывала интерес. В нем росло огромное желание своими глазами увидеть огненный самокат, хотя бы дотронуться до него, а то, может быть, и поездить на нем по-казачьи, лихо верхом, как на норовистом коне.

Кондрату при этом вспоминались рассказы матери о том, что его дед и отец — черноморские казаки и никогда никого не страшились, ни перед кем и ни перед чем не отступали. Он сам уже чувствовал себя по-настоящему казаком. И ничего, что возмужалость только успела пробиться чуть заметной жесткой щетиной над его верхней губой. Примерно в это время он впервые понял, как самой дорогой ему в мире стала девушка-соседка. И все, что в жизни он будет преодолевать, чего добиваться, он знал, будет связано с ней, ради нее. И что его мечта сделать что-то мужественное, славное — связана с Богданой.