Юрий Трусов - Золотые эполеты

Сидя вместе с Виктором Петровичем в вагоне-коляске, волнуясь, вверив свою судьбу во власть огненной машины, он вспомнил Богданку, родную, далекую и единственную.

А машина стремительно катила его со скоростью, превышающей лошадиный бег, катила без устали, дыша огнем, все дальше и дальше по чахлой петербургской равнине. И двух часов не прошло, как ее колеса одолели без малого пятьдесят верст, перенесясь от столичного вокзала к Царскому Селу.

Виктор Петрович и Кондрат не могли прийти в себя от восхищения, когда закончилось путешествие. Обратную дорогу в Петербург они проделали на том же поезде, и она даже была интересней. Теперь пассажиры уже, как говорится, пришли в себя от первых восторженных впечатлений.

Кондрат, которого Виктор Петрович снабдил рисунками, чертежами деталей, с помощью объяснений понял устройство сего механизма. Особенно восхитили его некоторые детали.

— О, как просто и в то же время хитро, — сказал он Скаржинскому. Тот ласково положил свою руку на плечо юноши.

— Над этой простотой человечество ломало голову более трех тысяч лет. Есть сведения, что первую паровую машину изобрели и построили при Юлии Цезаре в Египте, а некоторые утверждают, что и раньше. А вот нам машина эта, паровоз — как ее уже называют, нужна очень. Более, чем англичанам, немцам, французам и другим европейцам.

— Почему же это более, чем другим? — не удержался от вопроса Кондрат.

Скаржинский глянул на юношу:

— А вот подумай, почему? — и объяснил: — Да ведь страна наша огромная. Расстояния между городами у нас такие, что по неделям надо скакать на конях. Сколько бедных лошадок ежегодно загоняем в мыло — тысячи, а чугунный конь неутомим. Он и придет на смену нашим лошадям.

Кондрат уловил мысль хозяина, и от этого у него радостно дрогнуло сердце.

Как бы подкрепляя эту мысль Скаржинского, на грунтовой дороге, что шла параллельно проложенным рельсам, показалась в облаке пыли группа всадников. Это были молодые офицеры. Увидев паровоз, они перевели лошадей на галоп, видимо, желая лихо обогнать самокат. Немец-механик, ухмыляясь, щелкнул рычагом, еще более открыл заслонку и подал большую порцию пара в цилиндры. Колеса завертелись быстрее, поезд увеличил ход и стал обгонять всадников, которые, как ни пришпоривали коней, как их ни подстегивали, не могли поспеть за пыхтевшим в клубах пара железным механическим чудищем.

Механик сдернул с лысой головы свою жокейскую шапочку и помахал ею далеко отставшим раздосадованным всадникам. Потом, усиливая эффект своей победы, дал длинный гудок.

Усталые, проголодавшиеся, пассажиры вернулись в Петербург. Выйдя из вагона, Виктор Петрович вынул из жилетного кармана часы на золотой цепочке, взглянул на них, покачал головой.

— Все приличные люди давно уже отобедали, а мы путешествовали в Царское Село и обратно, потратили на это ни больше ни меньше семи с половиной часов, проехали в два конца, туда и обратно, сто верст.

Затем Виктор Петрович доверительно сказал Кондрату:

— Ты, братец, прости меня, но я еще помучаю тебя голодом. Придется нам пройти еще по одному делу, чтобы не опоздать.

Он пригласил Кондрата в экипаж, который поджидал их у ворот вокзала. Ехать было недалеко. На втором квартале они остановились у длинного, похожего на конюшню, строения. У него была одна примечательность — длинная из красного кирпича труба.

Виктор Петрович распахнул дверь и пригласил Кондрата. Они вошли в просторное помещение, где стояли рядом слесарные, токарные, строгальные и сверлильные станки, на которых трудились в замасленных серых и черных блузах работники. В синей дымке малиновым светом мерцал горн, возле которого на наковальне по раскаленной подковке били кувалдами, высекая искры, молотобойцы. В помещении было душно и дымно. Волнами шел звон, скрежет от ножовок и напильников, от вращающихся вручную шпинделей, планшайб и трансмиссий.

— Ба, да тут настоящая мастерская! — сказал Виктор Петрович. От гари, плавающей в душном воздухе, он чихнул, смешно наморщил нос, но подбодрился и быстрым шагом направился мимо станков к небольшой конторке, стоящей посреди помещения. За ним последовал и Кондрат.

«У нас, в Трикратах, в кузне и посветлее, и вольного воздуха поболее. А тут от дыма и гари не передохнуть», — подумал он и сочувственно посмотрел на бледные, изможденные лица рабочих.

В конторке, хотя она была отгорожена, как и везде в помещении, стояла полутьма, поэтому она освещалась плошкой, которая дымила на большом, сколоченном из тесаных досок, столе. За ним с важным видом в кресле сидел похожей на шар, лысый рыжеусый господин, а рядом с ним на краешке табуретки — тощий остроносый в железных очках чухонец. Шарообразный господин был затянут в новенький, обшитый желтыми галунами вицмундир. На его розовощеком лице застыло самодовольное выражение. Но при виде камергерской звезды на сюртуке Виктора Петровича он почтительно приподнялся со своего кресла и начальственное выражение лица сменил на любезное.

— Что вам угодно, милостивые государи? — сказал он, покосившись на Кондрата. — Я, милостивые государи, готов вам служить, — сказал он с глубоким поклоном.

Скаржинский представился и представил Кондрата.

— Я на предмет устройства у вас для прохождения краткого практикума по механике и постижения ремесел моего воспитанника — господина Хурделицу Кондратия Ивановича, офицерского сына, — сказал Виктор Петрович.

— Нам намедни его превосходительство изволили передать указание на счет принятия в ученики некоего юноши.

— Да вот он сам перед вами, — показал на Кондрата, усмехаясь, Скаржинский.

Шарообразный и чухонец с удивлением посмотрели на юного гиганта, который был на голову выше Скаржинского.

— Гм!.. — промычал начальник и после паузы спросил: — Позвольте узнать, а кто будет вознаграждать за труд сего ученика, прокармливать его и вообще содержать? У нас все штаты заполнены и денег нет-с.

— Да, денег у нас нет-с, — подтвердил слова начальника, впервые нарушив молчание, чухонец.

— Вознаграждение за труды ученика Кондратия Хурделицы я берусь оплачивать, как и за прочее содержание, — ответил Виктор Петрович. — Ну, а если вы в его обучении проявите заботу и нужное рвение, я вас тоже не забуду.

Последние слова Виктора Петровича, видимо, растопили ледок в сердцах и господина начальника, и его сподручного чухонца. Их лица явно просветлели.

— Что ж, пусть приходит ученик Хурделица завтра с утра на обучение, — изрек шарообразный. — И не извольте сумлеваться, ваше превосходительство, — добавил он, раздвинув в улыбке рыжие усы. — Не извольте сумлеваться, мы устроим ему хороший практикум.