Леонид Бляхер - Хроники Герода (Перечитывая Флавия)

Время шло. По залу проносился шепот, многозначительные переглядывания. Наконец-то. От входа послышался шум. Члены Великого суда с удивлением застыли. В зал входил Герод.

И опять Флавий думал об Ироде. Что-то не давало покоя историку. Что-то заставляло его вновь и вновь возвращаться мыслью к этому проклятому многими и прославляемому многими человеку. Он не был на суде Синедриона, но слышал о нем. О нем вспоминали и рассказывали долго. Вспоминали по-разному. Менялись имена и последовательность событий. Менялись оценки. Но в одном они сходились. Как все, что происходило в жизни Ирода, как все, что было связано с ним, суд был не правильный. Испуганные судьи и гордый, обличающий подсудимый.

Иосиф Флавий поднял голову. В парке шли какие-то строительные работы. Стук топора и крики раздражали, сбивали с мысли. Неряшливый вид, который недостроенная беседка придавала парку, нарушал внутреннюю гармонию, необходимую для работы. Он глубоко вздохнул и вновь склонился над пергаментом.

«И вот когда Ирод, окруженный своим отрядом, явился в синедрион, он нагнал на всех такой страх, что никто из прежних его обвинителей не решился сказать против него ни одного слова, наступила минута всеобщего молчания, и все были в полном недоумении, что делать дальше. В таком положении один только человек, некий Самея, муж праведный и стоявший вследствие того выше всякого греха, поднялся со своего места и сказал: «Судьи и ты, царь! Ни я сам, ни ты, вероятно, никогда еще не видали, чтобы таким образом являлся в суд обвиняемый. Всякий, кому приходилось когда-либо являться сюда на судилище в качестве обвиняемого, являлся сюда в смущении и с робостью, с видом человека, желающего возбудить нашу жалость, с распущенными волосами и в темном одеянии. Между тем и ты, любезнейший Ирод, обвиняемый в убийстве и с этой целью приглашенный сюда, облекся в пурпур, убрал по-праздничному свою голову и явился к нам в сопровождении воинов с целью перебить всех нас, если мы по закону осудим его, а самому спастись, совершив насилие над правосудием. Впрочем, я не стану обвинять Ирода, что он более занят ограждением своей личной безопасности, чем соблюдением закона: ведь вы сами, равно как и царь, приучили его к такой смелости. Однако знайте, что Господь Б-г всемогущ и что этот юноша, которого вы теперь желаете в угоду Гиркану оправдать, некогда накажет вас и самого царя за это».

Так ли было дело или иначе, теперь уже не знает никто, кроме Единого, для которого нет времени, нет прошлого, для которого открыты все тайны. Флавий задумчиво глядел вдаль, и перед его взором был отнюдь не сад императорской виллы близь Вечного Города. В его глазах стоял зал Синедриона. Не в том, новом и великом Храме, построенном Иродом, а в старом Храме Хасмонеев, притулившемся к дому царя и огромной скале над городом. Перед глазами его был зал из обтесанных камней со скамейками для судей, с площадкой для народа Ерушалаима. Он не застал тот Храм, но слышал о нем. И сейчас слух воплотился в картину. Он видел как на собрание Синедриона вошел воин в тоге римского всадника.

Во двор священников, где заседал Синедрион, вошел Герод в тоге римского всадника и накидке тетрарха с пурпурной каймой, с мечом на поясе. Он был в окружении двух десятков преданных ему воинов, облаченных в традиционные одеяния римских легионеров. Герод остановился в центре двора перед наси, воины стали полукругом между колоннами, как бы беря под охрану двор священников и Синедрион. Возле входа осталось несколько фигур в накинутых на голову темных плащах, покрывавших их с головы до ног. Нигде в древних книгах не говорилось, что вызванный на суд должен являться один. Не говорилось и то, что он не должен одеваться в парадные одежды. Просто обычно было иначе. Зал вздрогнул. Гиркан втянул голову в плечи. Одежда Герода была не случайной. Он вполне откровенно показывал Синедриону свою неподсудность римского гражданина.

Герод с достоинством поклонился царю, председателю, судьям и народу, толпившемуся в отдалении.

- Великий Синедрион желал видеть Герода сына Антипатра? Я здесь, полный внимания и почтения! – громко, на весь зал провозгласил вошедший.

- Приветствуем тебя сын Антипатра, - выдавил фразу Иегуда бен Таббай, - Ты обвиняешься в убийстве Хезкияху бен Гарона, совершенном без приговора Синедриона и смерти его людей, жителей Галилеи.

Среди судей прокатился шум. Герод посягнул на самое важное право Синедриона – судить за убийство. Народ за колоннами молчал. Молча взирали на зал воины Герода, которые за годы его правления превратились из кучи бражников и бездельников в настоящих бойцов, преданных своему вождю. Все ждали ответа Герода.

- И кто же мой обвинитель, почтенный наси?

К Героду, мимо колонн рванулась женщина в черных одеждах. Это тоже было необычно. Женщины молились в отдельном дворе. Она, точно в трансе шла на Герода, выставив вперед руки. Но наткнувшись на жесткий, как кинжал, взгляд, застыла в нескольких шагах от ответчика, смутилась. Однако, взглянув на Малиха, одобрительно кивнувшего ей, собравшись, продолжила, воздев руки над головой и завывая.

- Я обвиняю тебя, злодея и кровопийцу, врага народа Галилеи, в смерти наших детей, моего сына, что был с Хезкияху! Ты, Герод, умертвил его, беззаконно, оставив меня и других матерей безутешными! Ты злодейски убил праведного вождя, Хезкияху бен Гарона! Ты заслуживаешь не одной, а десяти смертей! Пусть будет проклято твое имя! Пусть дети твои не знают покоя! Пусть…

Она села на пол, продолжая рыдать и проклинать Герода.

- Что ты скажешь на это обвинение, сын Антипатра? – произнес, наконец пришедший в себя наси.

- Я отвечу тебе почтенный Иегуда бен Таббай. Подойдите, братья мои! – повернулся он к людям, до того бывшим почти незамеченными у дверей. Три фигуры приблизились к центру зала, одного из них вел воин. Зал застыл. Застыли судьи, Застыли, вытянув шеи, люди Ерушалаима. Герод повернулся к женщине, все еще продолжавшей причитать.

- Ты говоришь, что я убил твоего сына? Я этого не помню! Ты говоришь, что я убил Хезкияху? И этого я не могу вспомнить. Я убивал, и буду убивать бешеных псов, посягнувших на жизнь соплеменников, на их дома, на их дочерей и жен. Покажите этой безутешной матери плоды дела рук ее сына и его начальника, - обратился он к людям под покрывалами.

Покрывала упали. Страшные, изуродованные лица предстали перед глазами Великого Синедриона. Плакальщица отшатнулась.

- Смотри! Смотри, женщина! Вдыхай запах смерти. У Варнавы, жителя города Каны, твой сын и его товарищи отрезали руки. У Нехамы, дочери плотника из Сепфориса, повинного в том, что он не мог заплатить им дань, отрезали грудь. У крестьянина Матфея, выжгли глаза. Они жгли и убивали иудеев, которых ты, царь – он обернулся к Гиркану – отдал под мою руку. Смотрите, члены Высокого Суда, смотрите на деяния рук их. Я убивал их, когда они грабили караваны, жгли деревни и насиловали женщин галилейских. Чего же еще достойны эти псы, как не смерти?!