Леонид Бляхер - Хроники Герода (Перечитывая Флавия)

- Благодарю тебя, царь иудейский – опять негромко проговорил Гиллель – Ты зря смеешься над опасностью. Скоро начнется праздник Искупления, а у нас ни Первосвященника, ни Синедриона. Да и Храм такой, что его самого очищать нужно, а не в нем очищаться. Всевышнему не будет принесена искупительная жертва. Люди и так напуганы бесконечной войной. А тут довольно будет любой искры, чтобы вспыхнуло пламя восстания, перед которым война Маккавеев покажется детской игрой. Даже, если Всевышний пожалеет свой народ, народ сам уничтожит себя из страха перед Ним.

Герод задумался. В доме отца исполняли все правильные обряды, праздновали праздники, думали о Всевышнем и молились в шабат. Но все это было не жизнью, а, скорее, фоном, на котором протекает жизнь. Он жалел и не понимал царя Гиркана, для которого размышления над Книгой и были смыслом и целью жизни. Слушая религиозные споры Гиллеля с юным Аристобулом, Герод восхищался не мудростью Всевышнего, а логичностью рассуждений юного Хасмонея, точной и красивой речью мальчика. Так думал Герод.

Так думали все, или почти все, кто его окружал. Они жили, сражались, любили, дружили, жертвовали собой, убивали других, ссорились, мирились, покупали и продавали, но мысли о Вечном были для них атрибутом праздности или слабости. Простительные, достойные жалости, но не особенно значимые в реальной жизни. И только сейчас до царя Иудеи дошло, что разбив врага, захватив столицу и даже накормив народ, он не завоюет его сердца без Храма. Герод помнил слова отца об этом. Но только сейчас осознал, насколько они значимы, понял, почему Антипатр предпочел оставаться в тени Гиркана.

- Ты думаешь, что это важнее, чем хлеб, который я им дам? – уже не вполне уверенно спросил Герод.

- Думаю, что не менее важно. Царь, ты видишь мир – мудрец запнулся – Как это назвать… Ты видишь его внешним, как будто стоишь на высокой скале. Но есть еще мир улицы, дома, сада. Мир маленьких людей. Он другой. В этом мире очень много бед, очень много страха. Люди боятся нашествия врагов и неурожая, мытарей и князей мира. Любая перемена может для них стать смертельной. Тогда вместо смеха детей раздастся плач вдов и сирот. Они это видели много раз. Они этого боятся. Им нужна опора. Такой опорой и был всегда Всевышний и следование его Закону.

- Но ведь они сами часто отступают от закона. Работают в дни, когда надо думать о Предвечном, не выполняют нужные обряды. Ведь в этом их обвиняют саддукеи, разве нет?

- И да, и нет, царь. Всевышний посылает человеку испытание и блага. Он дал человеку шабат. Но шабат дан человеку, а не человек шабату. Можно искренне принимать Всевышнего всем сердцем, но не всегда иметь возможность исполнять букву Закона. Мы, фарисеи, считаем более важным исполнить дух Его посланий. Так вот. Если на Великий праздник Первосвященник не войдет в Святая Святых и не принесет искупительной жертвы, простые люди, населяющие Иудею, лишатся опоры в качающемся мире. Страх перейдет в ярость. Тем более что врагов, до поры скрытых, у тебя хватает. Они не упустят такой возможности.

Учитель замолчал. Молчал и Герод, молчали участники совета. Все понимали, что с Храмом что-то нужно делать. Но что?

- Учитель, ты же член Синедриона – наконец, сказал Герод – Что ты сам посоветуешь?

- То же, что посоветовал Самуил Саулу: слушай свое сердце. Что оно говорит тебе, царь иудейский?

- Гм, как-то я его не часто спрашиваю – Герод опять замолчал, погрузившись в свои размышления. Тянулись минуты. Царь молчал. Казалось, что само время в комнате застыло, вдумываясь в слова Гиллеля. Царь молчал. Внезапно его взгляд просветлел. В нем появилась решимость.

- В Ерушалаиме или где-то поблизости есть двадцать шесть членов Синедриона из фарисеев. У каждого из них есть ученики. Смогут они собраться до начала дней искупления?

- Да, царь – ответил фарисей.

- Тогда пусть они это сделают скорее. Скажем, послезавтра. Это возможно?

- Да, царь.

- За это время мои люди приведут в порядок Храм, а твои собратья-священники пусть придадут подобающий вид двору священников. Это возможно?

- Да, царь.

- Вот тогда пусть они совершать необходимые обряды, чтобы посвятить своих учеников в Синедрион. Такое делалось?

- Мы сделаем это, царь.

- Так вот, когда Храм будет в порядке, а Синедрион в полном составе, пусть будет избран Первосвященник, который принесет искупительную жертву.

- Кто по твоему мнению достоин этого сана?

- Думаю, вы сами решите. Я не очень понимаю в тонкостях Книги. У меня жизнь немного другая.

- Так и должно быть, царь. Кто-то должен воевать и управлять. Кто-то должен отмаливать грехи. Когда это один и тот же человек, в душе его рождается гордыня, а страх перед Всевышним и Всеблагим исчезает.

- Хорошо, учитель, постарайся выполнить свои обещания. А я буду выполнять свои.

Гиллель откланялся, а присутствующие перевели дух. Почему-то и Герод, и его друзья, даже Барух, самый истовый в отправлении обрядов, чувствовали себя в вопросах веры мухами, попавшими в паутину, хотя и понимали, что и в эту пропасть им соваться придется.

- Ладно, – выдавил Герод – пусть фарисеи подумают над своими проблемами, а нам нужно решать свои.

Уже на следующее утро, когда солнце еще не успело подняться над городской стеной, Ерушалаим напоминал переполненный и бурлящий котел. По его улицам сновали люди, собирая обломки вещей, осколки посуды, просто мусор на улицах. Все это сваливалось не огромные повозки и вывозилось прочь из города. В город въезжали повозки с глиной для ремонта стен домов и изготовления черепицы для крыш. Над многими мастерскими, где изготовлялась черепица, закрутился дымок из труб. На площадях нижнего и верхнего города работникам выдавали пищу и пару медяков за проработанный день. Такая же путаница людей, повозок, лошадей образовалась и в верхнем городе, где начался ремонт дворца и Храма. Герод не находил себе места. Со всех сторон доносились крики, топот, стук топоров, ржанье лошадей и визг ослов. Окончательно озверев, правитель выскочил на стену. Уф! Отлично! Высота стены несколько приглушала шум улиц, позволяла наблюдать всю картину целиком.

Картина потрясала. Еще вчера пустые улицы не просто наполнились, они переливались, как реки в половодье. И каждая частичка этой массы делала мир немного удобнее и благообразнее. Как хорошо! Вот так вот, лет десять работы, и страна станет прекрасной, а Ерушалаим затмит Александрию и Антиохию. А вера… Что вера? Дело, наверное, нужное. Только важно, чтобы она не мешала видеть и создавать красоту и гармонию. Или нет? Вера создает гармонию, а мы вписываемся в нее.

Герод терялся в материях, о которых он не привык думать. Он знал, что это – его мир. Он знал, что этот мир он должен защищать и пестовать. И еще он чувствовал, что мир вокруг маленькой Иудеи стремительно меняется, становится другим. Он кожей ощущал это движение времени, его стремительный бег вперед и выше. И воплощением этого стремительного бега времени был для него Рим. Он плыл в этом стремительном потоке, чувствовал его каждой порой кожи, принимал душой, сам был частью этого потока.