Леонид Бляхер - Хроники Герода (Перечитывая Флавия)

За это время страну раздирали самые противоречивые слухи и известия. Октавиан с почестями похоронил Антония, но казнил его сына и сына Клеопатры от Цезаря, молодого Цезариона Птолемея. Многие сторонники Антония были прощены и приближены. Но немало было тех, кто отправился в изгнание или подвергся смерти. Потому Герод собирался в путь в самом скверном расположении духа. Он еще раз просил Марьямну отбыть в Александрию. Но и опять получил отказ. С этим, попрощавшись с ней и всеми близкими, он отбыл только с сотней охраны в сторону Акры, с тем, чтобы там сесть на корабль, плывущий к Родосу, возможно, плывущий к его, Герода, смерти.

После отъезда Герода все замерло. Кто-то в страхе за него и свое будущее, кто-то, и таких людей было немало, в надежде избавиться от страшного врага, отодвинувшего от власти исконных владык этой земли. Но, наверное, самый плотный комок тоски и страха, сгустившегося над верхним городом в Ерушалаим, был в покоях Марьямны. На людях она старалась сохранять достойный облик и уверенный вид. Но оставшись одна, не могла сдержать себя. Никогда, с самого раннего детства, сколько она себя помнила, Марьяна не лила столько слез. Да и причин для слез, честно говоря, было не много. Отца она не помнила, потому смерть его не отзывалась в ней несчастьем. В доме «дедушки Гиркана» было тепло и беззаботно. Мать, занимаясь своими празднествами и «политикой», не досаждала ей, педагоги и слуги любили ее, дозволяли больше, чем должно дозволять совсем еще юной принцессе. Она, наверное, выросла бы взбалмошной и своенравной, если бы не изначальная мягкость и доброта, присущие ее душе, если бы не маленький Аристобул, которому она пыталась заменить почти всегда занятую чем-то своим, мать. Аристобул. Уже привычная боль кольнула в сердце. Он ушел так внезапно. Точно, как говорили священники, сам Всевышний призвал его. Он ушел. И смерть его стала знаком окончания светлого периода жизни самой Марьямны. Царица помнила его всю жизнь. Он был самым близким и родным на свете. Ему, еще ничего не понимающему малышу, она поверяла свои крошечные, но как тогда казалось, страшные тайны. Ему первому она «под страшной клятвой» сообщила, что «во дворце есть воин, подобный древнему царю Давиду». Тогда в ее сны вошел Герод. Сильный и красивый, со стальным взглядом и мягкой улыбкой. Теперь нет Аристобула, а скоро может не быть и Герода. Иголка возле сердца стала превращаться в тиски, сживающие грудь, не дающие дышать.

Марьямна металась по комнате, хватала, а потом бросала какие-то вещи, выбегала на балкон и снова скрывалась в покоях. Под дворцом лежал город. Ей казалось странным, что по города, как обычно, идут люди, встречаются, говорят, торгуют и смеются. Что мир не застыл в ожидании возвращения царя, а живет какой-то своей жизнью. В этой жизни нет острова Родос, куда спешит Герод. Да и сам Герод – не человек, любимый или ненавидимый, а далекий царь, о котором, как и о Всевышнем, вспоминали лишь в тяжелую минуту.

Но в покоях было еще труднее. Каждая вещь погружала ее в память веселого и счастливого прошлого. Такого недавнего, но уже прошлого. Она обустраивала свои покои с любовью. Ей хотелось, чтобы каждый уголок говорил не столько о величии, сколько о любви и счастье. Теперь же каждая мелочь била ей в сердца, вновь и вновь вызывая потоки слез. Герод. Дети. Аристобул. Герод.

- Позволь, царица – послышался за занавесью голос Баруха.

Все лучше. Пусть хоть кто-то будет. Лишь бы не эта общая, засасывающая пустота.

- Входи.

Вошел уже совсем седой и морщинистый, как древесная кора, советник мужа.

- Царица – начал Барух – не рыдай раньше времени. Герод много раз был на волоске от смерти. Да и сейчас, в стычках с арабами, он мог погибнуть. Для чего-то и куда-то его ведет Всевышний. Он обязательно вернется. Вернется победителем. А вернувшись, он увидит похудевшее и опухшее от слез лицо любимой женщины. Разве это прольет радость в его душу? Не надо рыдать, Марьямна.

- Я стараюсь – ответила молодая царица Баруху, ставшему едва не самым близким поверенным человеком. Но новый поток слез уже стоял в ее глазах.

- Прекрасная Марьямна, ничто так не утомляет душу, как пустое время. Его нужно наполнить. Я отослал с поручениями почти всех наших людей, всех настоящих советников Герода. А за домом нужен глаз хозяйки. Прошу тебя принять на себя это бремя.

- А что нужно делать? – не совсем понимая, спросила молодая женщина.

- Нужно посмотреть припасы. Решить, чего не хватает. Дать поручения слугам. Сказать поварам, что готовить к трапезе. Нужно следить, чтобы все было в доме чисто и готово к возвращению нашего господина. Возьмешь ли ты на себя эту ношу?

- Возьму, Барух! Ты прав. Ты самый лучший и добрый друг. Я – госпожа этого дома и возьму на себя заботу о нем.

- И тогда, к возвращению господина мы будем иметь две прекрасные вещи: царицу и дом – улыбнулся Барух.

Герод стоял на верхней палубе триеры, несшей его к Родосу. Он продумывал свои действия. Есть ли шанс на успех? Не очень большой, но есть. Из владык, союзных Риму, поставленных Антонием, двое лишились своих владений, но двое остались, правда, присягнув на верность Октавиану еще до битвы при Акциуме. Даже многие из детей Антония уцелели. Значит, падать ниц перед новым владыкой? Собственно, этого он и ждет. Простирания ниц и оправданий. Наверное, это было бы разумно во всех отношениях. Кроме одного. Это – ложь. Он не чувствует себя виновным нив чем. То есть, нет. Он виновен, что обида и страх за судьбу его Иудеи заглушил в нем голос дружбы. Он виновен, что не уничтожил Клеопатру, не спас от нее своего друга. Но в том, в чем ждет оправданий Октавиан, он вины не чувствует. Значит, оправдываться в этом он не будет. Октавиан ждет слез и мольбы? Он их не получит.

Герод вспомнил битву в песках. Собственно, похожее положение. Помощь должна прийти, но может и не успеть. А может и совсем не прийти. Но держаться надо. Просто потому, что все прочее – недостойно. «У нас что, есть другой выход?» - вспомнилось ему. Значит, не оправдываться и не молить. Тогда что? Ему вспомнилось, как они с отцом, еще в далекой юности беседовали о правде и лжи, точнее о том, можно ли лгать во благо? Фасаэль считал, что ложь для благородного человека недопустима никогда. Она возможна лишь в устах раба, живущего в ненависти и страхе. Ферарос и Герод считали, что можно солгать, чтобы добиться цели или не сделать больно близкому человеку. Особенно, когда речь идет о лжи небольшой, простительной. Они приводили примеры из Книги Книг, из своей собственной небольшой жизни.

Антипатр с интересом слушал рассуждения своих детей, а потом сказал нечто, что показалось им странным. Он сказал, что лучший способ солгать, это сказать правду, без единого слова лжи. Много позже Герод понял, о чем говорил отец. Правду можно подать по-разному. Одни и те же события можно изложить так, что, в одном случае, они будут подвигом, а в другом – несмываемым грехом. Это правда. Это Герод уже много раз испытывал на себе. Как-то к нему привели человека, распространявшего листы со «списком грехов Ирода». Вроде бы и события все не лживы, или не совсем лживы. Но образ правителя был чудовищным. Любое его деяние со времен правления в Галилее объяснялось его порочностью, непомерной гордыней, забвением Закона или ненавистью к иудеям. Тогда он спросил этого человека, откуда он взял это список? Тот стал что-то кричать о высшем суде и каре, которая обрушится на нечестивого монарха, о том, что он, человек, будет причислен к сонму святых мучеников, что пусть палачи Герода тащат свои клещи. Он не боится смерти. Герод засмеялся и отпустил говорящего, попросив занести в «список его грехов» и это событие.