Леонид Бляхер - Хроники Герода (Перечитывая Флавия)

Пожалуй, он тоже так поступит. Он не будет лгать, изворачиваться и молить о пощаде всесильного владыку Рима. Этим он не поможет и не спасется. Он будет говорить правду. Ту правду, которую способен понять римлянин. О дружбе и верности Антонию. О борьбе с Клеопатрой. А там. Пусть будет, как будет. Рано или поздно над каждым из нас ляжет земля. Так ли важно перед лицом вечности произойдет это сейчас или спустя десять лет? Ведь в любом случае, казнит ли Октавиан Герода, отправит ли его в изгнание, как Антиоха или помилует, Иудея останется богатой и процветающей. Нашествия римлян не будет. А как именно будут звать правителя Иудеи, так ли это важно? Свой же путь он пройдет до конца.

Иосиф Флавий думал об Ироде. И то, что он не мог отделаться от мысли об этом человеке, что он уделяет ему не меньше места, чем даже великим Хасмонеям, удивляло его самого. Была вполне понятная мысль, объясняющая то, что писатель тратит время на жизнеописание человека, ему откровенно чуждого, по мысли, по крови, по всей жизни. Имя этой мыли: Рим. Как не строй апологии, но именно римские войска уничтожили Иудею, разрушили Храм, уничтожили само имя Ерушалаим, оставив лишь «муниципию Элия Капитолина». Они изгнали большую часть иудеев с их родной земли. Как некогда ассирийцы и вавилоняне, они обрекли народ на рассеяние. Но римляне – господа и мира, и судьбы самого Флавия. Писать об их злодеяниях, да что там, думать об этом – уже измена. Но боль и обида сидит в душе, ее хочется вылить. Потому и обрушивается он на верного слугу Рима, связавшего судьбу Иудеи с судьбой мировой державы, на Ирода. Его ругать можно. Он – хоть и римский гражданин, хоть и признанный «друг императора», но сакральным фигурам не относится. Есть ли это? Расплачивается ли Ирод или Герод за все обиды, которые нанесены народу римлянами? Наверное, есть. Как не обидно это признавать, но Флавий старался с собой быть честным. Он не любит тех, кто приютил его, дал ему кров и безбедное житье. Он не любит римлян, хотя и отдает должное их силе и упорству, их способности организовывать, перемалывать, переделывать под себя все вокруг. За эту нелюбовь и платит Ирод.

Но было и другая сторона. Гораздо более глубокая. Что-то было в самой фигуре Ирода, что притягивало старого историка, что-то, что он хотел бы видеть в себе, но не смог найти. Было что-то в неистовом, неуемном идумейце, идущим сквозь беды и удары судьбы к своей цели, что-то, что роднило его и Флавия. Что? Сразу и не сказать. Но оно было.

Иосиф посмотрел на стену таблинума, где был нарисован закат над морем, бегущий по волнам корабль. Он вспоминал. Вспоминал все, что знал и слышал о встрече Ирода и Августа. Известно о том не очень много. Они встретились, но Ирод не стал оправдываться. Он честно сказал, что считал и считает Антония своим другом. Но Август не только не казнил гордого иноземца, но обнял его и назвал своим другом. Почему? Может потому, что уже начал свою игру под названием «милость, мир и общее прощение»? Великий Август играл всю жизнь. Он был не столько великий полководец или правитель, сколько великий актер. Вот Ирод и попал на первый акт новой драмы. Впрочем, какая разница? Мы, потомки можем только гадать, о чем думал Август? Известно одно, ехавший на расправу царь Иудеи, вышел от владыки мира в новом блеске и славе. Это и стоит написать. Остальное потомки додумают сами. Пальцы уже привычно выводили:

«Приехав в город, он снял диадему, но остался во всем прочем царском убранстве своем. Когда ему удалось добиться аудиенции, он в полной мере выказал всю свою неустрашимость, а именно не прибег, как то делается обыкновенно в таких случаях, к просьбам и не выказал ни малейшего опасения за все совершенные им проступки, но безбоязненно дал отчет во своих поступках. Он рассказал Цезарю о своей большой дружбе с Антонием, о том, что он не участвовал в его походах, так как сам был вовлечен в борьбу с арабами, но что он посылал Антонию деньги и хлеб. Этого было, впрочем, слишком мало, что он сделал для Антония, потому что, по его мнению, тот, кто объявляет себя чьим-либо другом и видит в нем своего благодетеля, должен всеми силами души и тела, насколько это в его власти, поддерживать друга. Хотя он (Ирод) и оказал, таким образом, Антонию меньше услуг, чем бы следовало, он все-таки очень доволен дальнейшим образом своих действий относительно его, а именно он не покинул Антония после поражения его при Акции и не перешел на сторону того, которому теперь улыбнулось счастье».

В самом деле, удивительно. За менее дерзкие слова Октавиан казнил людей. А тут было полное прощение и приятие. Может быть, свою роль сыграло заступничество близкого в тот момент к Августу Квинта Дидия? Трудно сказать. Флавий вновь склонился над текстом.

«Если ты теперь в гневе на Антония, поставишь мне в вину мое к нему расположение то я не только не стану отрекаться, но не задумаюсь еще раз открыто подтвердить здесь мою приязнь к нему. Если же ты, оставя его в стороне, посмотришь, каков я к своим благодетелям и каков я в дружбе, то у тебя доказательство налицо в виде совершенных мною деяний. Если переменилось имя, из этого еще не следует, чтобы моя дружба пошатнулась к тому, кто является заместителем и преемником моего друга. Такими словами, в которых ясно звучала полная независимость. Ирод без труда склонил на свою сторону Цезаря, человека, отличавшегося благородством духа, так что то, что представлялось первоначально поводом к обвинениям, теперь вызвало благоволение к нему императора. Вместе с тем последний вновь венчал Ирода царским венцом и просил его об одном лишь: быть с ним так же дружным, как дружен он раньше был с Антонием».

Флавий остановился. Стоит ли писать про слухи о казни Ирода, что носились по Иудее, пока царь представал перед Августом на Родосе? Пожалуй, нет. Это не так важно для истории. Хотя рассказы о них и печальных последствиях, к которым они привели, дошли и до его времен.

Марьямна старалась взять на себя, как можно больше забот. За ними как-то отодвигалось огромное горе и одиночество, обрушившееся на нее. Не уходило, но переставало постоянно колоть в грудь, терзать сердце и выжимать из глаз новые потоки соленой влаги. В один из дней в Ерушалаим вернулась ее мать, Александра, не выдержавшая жизни «среди дикарей». Сначала Марьямна обрадовалась возвращению Александры. На какой-то миг показалось, что с этим возвращением начнет восстанавливаться ее прежний мир. Но эта мысль развеялась необычайно быстро.

В первый же вечер, когда дневной шум утих, а дворец погрузился в сон, мать поделилась с дочерью своими планами. Новый владыка, конечно, не простит Герода. И это совсем не плохо. Ему вполне пора ответить за все свои деяния. В том числе за убийство ее, Александры, сына, Аристобула. Не сам же он упал в купальне. Наверняка, Герод отдал такой приказ. Марьямна просто еще маленькая и не понимает, насколько сложна жизнь и насколько подлы люди. Так вот. Герод заканчивает свою жизнь в темнице или под мечом палача. В этот момент возникает вопрос о новом правителе. И что? Из законных наследников остаются только дети Марьямны. Это ничего, что старшему сыну только четыре весны. Он сын правителя. Он Хасмоней по крови. Пока Марьямна будет его растить и воспитывать, править станет она, Александра. Только бы Октавиан поступил правильно.