Леонид Бляхер - Хроники Герода (Перечитывая Флавия)

Александра не кровожадная, как Герод, который, говорят, убил в крепости больше десяти тысяч арабов. Она понимает, что ее маленькая, глупая дочь влюбилась в этого дикаря. Ничего, это пройдет. Пусть римлянин даже не казнит Герода. Пусть просто сошлет его. Скажем, в Африку. Или лучше в Лигурию. Нет. В Германию.

Марьямна с трудом дотерпела до конца материнского монолога. Пожаловавшись на усталость, она попросила у почтенной матери разрешения прекратить встречу. Мать ушла, а Марьямна до утра так и не смогла сомкнуть глаз. Герод еще жив, а его наследство уже делят.

Правда, бунтов по стране, которых опасались советники, не было. Люди даже не особенно интересовались тем, что происходит в верхнем городе. Земля плодородна, скот жиреет, торговля процветает. Есть кусок хлеба, есть одежда и крыша над головой. А остальное, так ли это важно? Попытка поднять восстание в Галилее провалилась. Люди просто не пошли за сыном убитого иродом «владыки» Хезкияху. Ему пришлось с немногочисленными сторонниками бежать в уже привычные горы на границе с пустыней. Это радовало старого Баруха, но не облегчало душу Марьямны.

Дни следовали за днями привычной чередой. Заботы, хлопоты по дворцу, беседы с Барухом, тяжелые разговоры с матерью. Та, похоже, даже не замечала, насколько трудно дочери выслушивать ее планы «прекрасного будущего, когда Цезарь казнит Герода». Ей казалось, что Герод уже давно должен был бы вернуться, или хотя бы послать весточку. Однажды она прямо спросила Баруха, насколько вероятна смерть царя? Барух отвел глаза, и ответил в том смысле, что все сейчас в руке Всевышнего, а он милостив к Героду. Марьямна поняла, что даже старый и преданный друг не исключает смерти царя, готов к ней, придумал, как быть ему, всему дому Герода, ей, Марьямне. Только она не могла придумать, как ей быть, если Герода нет. Она не допускала до себя эту мысль. Когда становилось невыносимо тяжело на душе, она представляла себе его возвращение в новой славе и силе. Представляла, как он в сопровождении охраны въедет в ворота дворца, как спрыгнет с коня, как обнимет ее, прижмет к себе. Она видела его влюбленные глаза и ласковую улыбку. Правда, после этого одиночество становилось еще невыносимее, а ожидание превращалось в бесконечную пытку.

Однажды вечером к ней вновь зашла мать, выглядевшая таинственнее, чем обычно. Ее глаза светились.

- Дочь моя, крепись и будь готова к тому, чтобы исполнить свой долг перед родом Хасмонеев. Верный человек прислал мне весточку из Антиохии, а ему ее передали с Родоса. Октавиан казнил Герода. Он видел, как его вели по городу уже без царской диадемы. Многие видели это. А кто-то видел и то, как слетела его греховная голова. Что с тобой, дочь?

У Марьямны потемнело в глазах. В груди уже не кольнуло иглой, но запылал пожар. Дыхание стеснило.

- Прости, мать! Мне нехорошо. Я прилягу.

- Конечно, доченька. И не переживай так. Он того не заслуживает.

Александра коснулась губами щеки дочери и выскользнула из покоев. Она была не в силах скрыть радости. Наконец-то. Теперь у Октавиана просто нет вариантов, кроме как сделать правительницей ее. Она представила, как она вышвыривает из дворца всех прихлебателей, этих «советников» Герода, как дворец наполняется новыми, достойными людьми. Дочка только что-то распереживалась. Ничего. Успокоится.

Огонь полыхал в груди Марьямны. Слез не было, поскольку не было надежды. Герода нет. Он не въедет во двор. Но обнимет ее. Его просто нет. Есть мир, есть Ерушалаим, но нет Герода. Он не прижмет ее к себе. Нет больше его рук, его губ. Никогда они не коснутся тела Марьямны, никогда страсть не превратит их из двух людей в одного, единого.

Марьямна вышла на балкон. Мир был черным, как смоль, черным, как горе в сердце Марьямны. Черным, как слово «никогда». Она задохнулась рыданиями. Но слез не было. Ничего не было. Все, что было в жизни, было связано с мужем, было им. В детях она находила его черты и радовалась им. Теперь его нет. Ей вспоминались первые, детские встречи с «воином, похожим на царя Давида». Перед глазами всплывали разговоры после бегства из Ерушалаима. Она помнила, нет, она чувствовала каждый волосок на его теле, каждый мускул. Теперь его нет. Он прошел свой путь до конца. Зачем теперь жить ей? Пусть ее тоже не будет. Пусть только прекратится эта тупая боль в груди.

Марьямна сняла с груди полый камешек, который носила с самого детства. Там, в его середине, за оправой был яд. Ведь так все просто. Она налила в чашу вина, бросила крупицы в жидкость. Вино зашипело и на миг сделалось густым, изменило цвет. Потом опять поверхность выровнялась, а цвет стал привычным. Спокойным движением она поднесла чашу и выпила жидкость. Сначала ничего не было. Но потом пожар вспыхнул в животе, в горле. А потом и боль исчезла. Она закрыла глаза и повалилась на пол.

Перед ее взором возник Герод. Не царь Иудеи, с седыми прядями в черных волосах и усталыми глазами, а веселый молодой воин. Он шел к ней, он был совсем рядом. Его губы шептали: Марьямна, моя Марьямна!

- Герод, - прошептала царица…

- Госпожа! – в комнату ворвалась служанка – Госпожа! Весточка от царя! Он возвращается!

Но Марьямна уже не слышала ее. Она уже ничего не слышала.

На Родос Герод ехал, как на казнь. Был готов к этому. Но судьба благоволила к нему. Возвращался он не просто царем Иудеи, но «другом Цезаря», участником его ближнего круга. Таковым его признал и Агриппа, и Меценат, и другие близкие к Октавиану люди. Цезарь одарил нового друга. Во владения Герода вошла Идумея, прибрежные крепости, Акра, земли в Заиорданье. Правда, Иудея, в отличие от времен Антония должна была выплачивать подать «за защиту от парфян». Но подать эта была триста талантов, что было вполне по силам Героду. Теплый ветер неспешно гнал корабль в сторону Акры, в сторону дома. Еще ранее он отправил письмо Марьямне и Баруху с изложением всех событий последнего времени.

Вот и Акра. Солнце осветило стены старой крепости, порт, постройки возле него. Корабли неспешно вошел в небольшую и не очень удобную гавань. Высадка длилась невероятно долго. У Герода все билось внутри. Домой! Как не терпится оказаться среди своих, обнять жену, вызвать в Ерушалаим всех, кого решил укрыть в Набатее. Наконец, все закончилось. Герод вскочил на коня и в сопровождении небольшой охраны помчался по дороге. Над ним, над его Иудеей лилась и лилась его песня, песня Герода.

На ночевку остановились, когда в двух шагах было невозможно различить пути. И лишь только небо окрасилось в серый цвет, Герод вновь поднял своих спутников. Опять цокот копыт по уже вымощенной по римскому обычаю дороге. Дом все ближе. Вот уже показались среди холмов стены и башни Ерушалаима. Вот он въезжает в ворота и несется по улицам в верхний город. За ним летит его песня. Откуда-то из переулка послышался собачий вой. Ему откликнулся вой из соседнего дома. Почему? Странно.