Владимир Муравьев - Слава столетия [исторические повести]

Хотя с того времени минуло уже почти двадцать лет, она помнила те тревожные дни, словно это произошло только вчера.

В послеобеденный неурочный час вдруг в кабинет ворвался Григорий Орлов. Не обращая внимания на то, что она работала за письменным столом (а это было свято, и никто не смел ее тревожить за этим делом), он подбежал, громко топоча, и, задыхаясь, сказал:

— Матушка, заговор против тебя!

Екатерина не сразу поняла, занятая построением недописанной фразы, а когда до нее дошел смысл сказанного, она бросила перо и повернулась к Орлову.

— Какой заговор? Кто заговорщики?

— Хотят сынка твоего курносого на престол…

Екатерина поморщилась:

— Гришенька, я же тебя просила…

— Ладно. В заговоре граф Панин, брат его фельдмаршал, князь Репнин, княгиня Дашкова, митрополит Гавриил, — быстро перечислял Орлов и загибал пальцы. Он называл имена вельмож, гвардейских офицеров, и Екатерина шептала: «Боже, боже, и этот, и этот…»

— Откуда, Гриша, ты узнал?

— От секретаря графа Панина Петра Бакунина. Он и секретарей своих Дениса Фонвизина и Бакунина втравил в заговор. Фонвизин ему верен, а Бакунин, видать, струсил и явился ко мне с доносом. Прикажи, матушка, мы их всех быстро приберем.

— Нет, прошу тебя молчать, я сама с ними справлюсь. Я выбью у них из–под ног почву, и они поймут всю тщету своих стремлений. А теперь уходи, Гришенька, не надо, чтобы тебя здесь застали.

Орлов ушел. Екатерина приказала позвать Павла. Она сразу приступила к нему с упреками и угрозами.

— Вы неблагодарный сын! Думаете, мне неизвестны ваши тайные действия? Я не настолько глупа, чтобы не прочесть по вашему лицу все, что вы думаете, и по вашим поступкам не догадаться, что вы намерены делать. Я должна вас предупредить, что подобные мысли и намерения ведут прямехонько в каземат.

— Матушка, государыня… — Павел упал на колени. — Я не виновен… — Он поспешными, порывистыми движениями расстегнул камзол, достал из внутреннего кармана сложенный в несколько раз лист бумаги и протянул его матери. — Тут поименованы все…

Екатерина взяла листок.

Испуганный, униженный, Павел дрожал.

«И это ничтожество — мой сын, и, может быть, он когда–нибудь будет государем», — с горечью подумала Екатерина, но радость от удавшегося маневра вытеснила эту мысль.

Екатерина, не разворачивая списка заговорщиков, подошла к камину и бросила бумагу в огонь.

— Я не хочу и знать, кто эти несчастные, — сказала она и вышла из комнаты.

Вельможные заговорщики — нынешние и будущие — тогда были предупреждены, что их надежды на наследника пусты, что он не тот человек, на которого можно ставить в игре свою голову.

Но все же Екатерина с тех пор не выпускала сына из поля своего неусыпного наблюдения: ведь могли появиться новые, более сильные люди, в руках которых Павел мог стать игрушкой.

Шли годы, Павел из юноши превратился в сорокалетнего мужчину. Но он всегда был окружен подосланными матерью шпионами.

Каждая его встреча с людьми, не принадлежащими к его двору и ближайшему окружению, становилась известна Екатерине и подвергалась самому пристальному исследованию. В каждом из этих людей она подозревала заговорщика и начинала искать сообщников.

Трижды — в восемьдесят пятом, восемьдесят седьмом и в марте девяносто второго, сразу после поездки в Москву, — архитектор Баженов встречался с Павлом и передавал ему какие–то книги от московских масонов. Екатерина, сопоставив данные, предположила, что тут–то и может быть заговор. Баженов — масон, связь его с московскими масонами — связь членов единого тайного общества, так что они могли ему доверять и избрать орудием своих сношений с наследником; с другой стороны — московские масоны (единственная из русских лож) вели деятельную переписку с прусскими и брауншвейгскими масонами, хотя Россия находилась во вражде и с Пруссией, и с Брауншвейгом, а Екатерине было известно, что Павел, в случае чего, надеялся на поддержку именно Пруссии. Одно, подкрепляя другое, вырисовывало вполне логичную картину широкого заговора, имеющего поддержку со стороны враждебных держав.

Но Екатерина не имела улик, которые она могла бы предъявить Павлу, обвинив его в государственной измене. Розыск, предпринятый в восемьдесят пятом и восемьдесят седьмом годах у Новикова, посланцем которого приезжал Баженов, ничего не дал.

О последней встрече Баженова с наследником Екатерине донес протоиерей Архангельского собора в Москве Петр Алексеев, которому сам Баженов рассказал об этом. По доносу следовало, что Баженов выступал от имени какой–то группы и склонял Павла на что–то.

Время было тревожное. Во Франции король делал одну уступку за другой и двигался к краю гибельной пропасти. Первого марта скоропостижно скончался австрийский император Леопольд II, шестнадцатого марта в Стокгольме на маскараде выстрелом из пистолета в упор гвардейский офицер убил шведского короля Густава III. Говорили, что это дело рук французских демагогов, которые рассылают своих агентов специально для покушений на жизнь государей. В Петербурге распространился слух, что в ближайшее время должен прибыть француз по имени Бассевиль, который имеет задание убить Екатерину. Говорили также, что этот Бассевиль как–то связан с русскими масонами.

Екатерина не выдержала и, придравшись к пустому обвинению, приказала арестовать Новикова, подозревая, что если и имеет Бассевиль связи с масонами, то скорее всего с московскими.

Бассевиль оказался выдумкой, но это не успокоило Екатерину, кроме того, по правде говоря, она видела большую опасность во внутренних врагах, чем в засланных из–за границы.

В бумагах Новикова оказалось письмо Баженова, в котором он описывает свое свидание с Павлом в восемьдесят пятом году, пишет, что был принят милостиво и передал книги, посланные Новиковым.

Екатерина велела Шешковскому показать это письмо Новикову как улику и потребовать рассказать о сношениях масонов с наследником.

На следующий день императрице принесли собственноручный ответ Новикова.

С нетерпением она прочла листы ответа.

Новиков не запирался. Признал письмо подлинным, признал, что посылал книги, но утверждал, что этот поступок с заграничной перепиской никакой связи не имеет, и что Павел действительно милостиво принял книги. Не отрицал он и второго, и третьего свиданий, но сообщил, что при втором свидании Павел говорил уже с некоторым неудовольствием, а на третьем даже гневался на масонов, не велел упоминать о них и заявил Баженову: «Я тебя люблю и принимаю как художника, а не как мартиниста. Об них же и слышать не хочу, и ты рта не разевай об них говорить».

Екатерина пошла на крайнюю меру: послала донос московского протоиерея самому Павлу — может, тот, смутясь, проговорится. Однако Павел не проговорился, а отговорился: «С одной стороны, этот документ представляет собой нагромождение бессмысленных слов, с другой — он составлен явно с злым умыслом. И составитель его, мне думается, дурно воспользовался ролью покорнейшего слуги. А этому покорнейшему слуге впору только справляться, почем провизия на рынке».