Владимир Муравьев - Слава столетия [исторические повести]
- Название:Слава столетия [исторические повести]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Детская литература
- Год:1979
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Владимир Муравьев - Слава столетия [исторические повести] краткое содержание
Слава столетия [исторические повести] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Екатерина велела отнести бумаги в Тайную канцелярию и, сказав личному секретарю Храповицкому, что на сегодня работа закончена, вышла из кабинета.
На ходу Екатерина немного успокоилась и, пройдя через несколько комнат внутренних покоев, остановилась в одной возле висящей на стене тщательно и красиво написанной таблицы в виде старинной грамоты, заключенной в изящную золотую багетную рамку. Это были сочиненные ею самой десять лет назад «Правила, по которым поступать всем входящим в сии двери». Все находили это сочинение прелестным и остроумным.
Екатерина, которая не могла ни минуты пребывать в бездействии, уговаривая себя успокоиться, машинально читала «Правила».
«Правила, по которым поступать всем входящим в сии двери.
1. Оставить все чины вне дверей равномерно, как и шляпы, а наипаче шпаги.
2. Местничество и спесь, или тому что–либо подобное, когда бы то случилось, оставить у дверей.
3. Быть веселым, однако ничего не портить и не ломать и ничего не грызть.
4. Садиться, стоять, ходить, как кто заблагорассудит, не смотря ни на кого.
3. Говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих тамо находящихся уши или голова не заболели.
6. Спорить без сердца и без горячности.
7. Не вздыхать и не зевать, и никому скуки или тягости не наносить.
8. Во всех невинных затеях, что один вздумает, другим к тому приставать.
9. Кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий всегда мог найти свои ноги, выходя изо дверей.
10. Ссоры из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступят изо дверей.
А если кто противу вышесказанного проступится, то по доказательству двух свидетелей за всякое преступление каждый проступившийся должен выпить стакан холодной воды, не исключая из того и дам, и прочесть страницу «Тилемахиды» громко.
А кто противу трех статей в один вечер проступится, тот повинен выучить шесть строк из «Тилемахиды» наизусть. А если кто против десятой статьи проступится, того больше не допускать».
Когда–то и ей самой казалось все это милым и остроумным, теперь же ее раздражала и внутренняя ложь каждого пункта «Правил», и жеманный тон, который как бы предписывал и узаконивал притворство всех и во всем. Да, собственно, вся ее жизнь была игрой выбранной ею самой роли: иногда эффектной, иногда фальшивой (хотя ей никто об этом не смел даже намекнуть, она сама знала, когда фальшивила и приходилось faire bonne mine au mauvais jeu [10] Делать хорошую мину при плохой игре (франц.)
, но всегда ненатуральной и утомительной. Она устала от этой роли, которая заставляла ее тратить множество лишнего времени и усилий на красивые и обходные маневры, вместо того чтобы прямо и быстро исполнить нужное дело, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Екатерина чувствовала, что еще немного, и не сможет больше сдерживаться, не сможет облачать свое недовольство в улыбчивые фразы, говорить намеками, следить, чтобы сказанное было изящно и тонко. Гнев, даже не гнев — гнев все–таки чувство благородное, — а раздражение и злоба, слепая, темная, от которой она почти теряла разум и власть над собой, поднималась в ней с утра, и ей хотелось не язвить, не высмеивать, не журить и даже не выговаривать, а кричать, ругаться грубыми словами, бить, хлестать, топтать ногами.
Вот Новиков — в руках, в тюрьме, обвинен, уличен, и опять она ни в чем не уверена, ничего не знает, одни только подозрения, но еще более страшные, еще более мучительные, потому что есть им подтверждения. Екатерина была твердо уверена, что заговор существует, что Павла окружают люди, которые поставили своей целью посадить его на трон и вертеть им по своему желанию, а он, хитрый глупец, не подозревает этого и скрывает их имена. «А может быть, он и сам их всех не знает? — подумала Екатерина. — Если все так же хитры и скрытны, как Новиков, то это большая сила».
Екатерину бесило, что она не может сладить с каким–то отставным поручиком, что весь ее ум, вся проницательность, благодаря которым она обводила вокруг пальца глубочайшие умы Европы — великого хитреца Вольтера, глубокомысленного аналитика Дидро, — здесь оказались бессильны. Точно так же, как у Прозоровского в конце следствия оказалось, что он знал о деле меньше, чем приступая к нему, так получилось и у нее.
Все эти московские масоны — Трубецкой, Лопухин, Херасков и остальные — говорили то же самое, что Новиков. Сговориться они не могли. Значит, Новиков и им не сообщал ничего лишнего, значит, и их водил за нос, используя в своих целях. Значит, заговор таится где–то глубже. Но где? Кто его участники? Один из них, Новиков, в ее руках, но на нем и обрывается нить.
Неизвестно даже, каково место и положение Новикова в заговоре: рядовой ли участник или руководитель?
Новиков пугал своей непонятностью.
Утратив надежду раскрыть тайну Новикова, оставалось лишь истребить ее вместе с ее обладателем.
И Екатерина пожалела, что сама отменила смертную казнь.
Однако в ее руках оставались еще и другие способы заставить подданного молчать до последнего вздоха.
18
Когда в Москве узнали, что Новикова отправили в Петербург, то поняли, что дело действительно серьезное и грозит обернуться бедой. Все члены бывшей «Типографической компании» ожидали ареста. Но арестовали пока только нескольких книгопродавцев, в лавках которых обнаружились запрещенные ранее масонские издания. Трубецкого и Лопухина только вызвали к главнокомандующему на допрос и отпустили.
Все отсиживались по домам.
Прошло несколько дней. Первоначальная острая тревога улеглась. «Может, обойдется», — мелькала у оставшихся робкая мысль, с каждым днем все более и более, утверждавшаяся.
В доме Плещеевых, как и во всех домах, обитатели которых были так или иначе связаны с Новиковым, пережили немало тревожных дней. Алексей Александрович был растерян, Настасья Ивановна слегла, разговоры только и вертелись вокруг новиковского дела, строились догадки, почему арестован оказался один Николай Иванович, и сходились, что причина — какой–то неведомый навет. В его невиновности никто не сомневался.
Карамзин решил посоветоваться с князем Николаем Никитичем Трубецким, который после Новикова был наиболее авторитетным человеком среди московских масонов, и поехал к нему на Басманную.
Князь был явно недоволен визитом Карамзина. Он не пригласил Николая Михайловича сесть и разговаривал стоя.
— Что делать, Николай Никитич? Что делать? Чем можно помочь Николаю Ивановичу?
— Тише, тише, — с болезненной гримасой сказал Трубецкой, — говорите об этом тише. Слуги могут подслушать и донести. Давайте отойдем подальше от двери, к окну. И говорите, пожалуйста, тише.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: