Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Да–да, — согласился председатель. — Суд считает возможным прекратить допрос свидетеля Иванова. Есть ли надобность в допросе свидетеля Ишанькина?

И обвинение, и защита от допроса Ишанькина отказались.

— Судебное следствие считаю оконченным, — объявил генерал. — Переходим к прениям сторон. Ваше слово, гocподин прокурор!

— Я, господа судьи, не намерен долго задерживать ваше внимание. Дело совершенно ясное, а судебное следствие не вскрыло, да и не могло вскрыть никаких новых обстоятельств. Ввиду признания обвиняемым своей вины, попытка защиты привнести в ход процесса какие–то иные мотивы покушения, кроме политических, выглядит особенно неубедительной. Сегодня мы еще раз имеем дело с отголосками того зла, которое, стремясь подорвать благополучие и процветание империи и трона, уже привело однажды к беспорядкам, бунту и кровопролитию. К счастью, наши законы справедливы, незыблемы и решительны в квалификации такого рода деяний. То, что обвиняемый молод, заставляет нас лишь строже отнестись к его преступлению, ибо это не какая–то случайная ошибка, а вполне обдуманный, преднамеренный акт, свидетельствующий не о заблуждениях, а о коренной порочности некоторой, правда — небольшой, доли современного молодого поколения. Обвинение считает вину полностью доказанной и требует применения 279 статьи XXII книги Свода военных постановлений.

— Слово предоставляется защите! — объявил генерал, посмотрев на часы. Прошло уже тридцать пять минут. Если адвокат затянет свою речь, то может создаться весьма трудное положение. Ведь князь Долгоруков скоро должен покинуть суд, а вынесение резолюции требует обязательного присутствия всех четырех временных членов…

Защитник — помощник присяжного поверенного Петропавловский — не знал этого беспокоящего судью обстоятельства. Но он знал другое — военный суд не любит долгих речей и словопрений. А поскольку он понимал, что ему никогда не удастся опровергнуть или поколебать в глазах суда выдвинутые против Анохина обвинения, у него оставался, как ему казалось, единственный слабый шанс для облегчения участи подзащитного: не раздражать суд безуспешными спорами с прокурором, а постараться найти какие–то смягчающие обстоятельства. Таким обстоятельством представлялась ему молодость обвиняемого. Правда, прокурор, как бы угадав его намерения, в своей речи упредил и этот довод, но другого ничего не оставалось.

Вот почему речь адвоката продолжалась всего несколько минут и была выдержана в плане индивидуально–психологической защиты.

Характеризуя подзащитного и жизнь провинциального Петрозаводска, где вырос Анохин, он намеренно избегал постановки политических и социальных проблем.

— Господа судьи! — воскликнул он, как бы взывая к их гуманности и добросердечию. — В одиннадцать лет обвиняемый начал свою трудовую жизнь. В одиннадцать лет! Семейные обстоятельства сложились так, что он лишен был золотой поры детства! Он приходил домой усталым, и лишь книги давали ему отдохновение, лишь через них он узнавал, что была у других счастливая пора детства, отрочества и юности. Господа судьи! Эта увлеченность книгами и начитанность подсудимого не могли не повлиять на формирование его характера. Они будили воображение, обостряли его психологию, рождали в нем импульсы тревог, беспокойства и неудовлетворенности… А тут еще несправедливое отношение со стороны смотрителя типографии, увольнение, поиски службы, удар по самолюбию и так далее, и тому подобное. А тут еще — каждодневная встреча с жандармским агентом Ивановым, который хотя и не имел приказа вести за Анохиным постоянное наблюдение, но фактически вел его, усугубляя тем самым обостренное психологическое состояние моего подзащитного. Много ли нужно юноше, господа судьи, чтобы он бросился с ножом, с камнем или с палкой на обидчика? Именно таким обидчиком предстал в его глазах филер Иванов. То, что в дальнейшем подсудимый привнес в дело политические мотивы, это не более как дань его начитанности, его стремлению не выглядеть в глазах других людей обычным нарушителем правопорядка. Господин прокурор не произнес этих страшных слов — «смертная казнь». Но мы–то с вами знаем, что означает 279 статья Свода военных постановлений! Неужели вы отправите на смерть юношу, вступающего в жизнь, только за то, что он охотничьим ножом распорол пальто и тужурку переодетого в штатское платье жандарма, не нанеся ему даже малейшего ранения?! Господа судьи! Я верю в вашу справедливость и прошу одного — гуманности к человеку, доброты к ближнему, милосердия к оступившемуся. Я кончил, господа судьи!

Адвокат сел. И хотя он сознавал, что истинные причины его взывающего к милосердию красноречия понятны всем присутствовавшим, он был доволен своей речью. По крайней мере, он был предельно краток и его, кажется, слушали. Теперь многое зависело от подзащитного. Если бы он покаялся в совершенном и попросил снисхождения, то, может быть, суд и решил бы, наряду со смертным приговором, принять особое постановление с просьбой о помиловании. Правда, об этом постановлении, даже если оно и состоится, никто не узнает, кроме самих судей. Но без него трудно рассчитывать на какое–то снисхождение.

— Последнее слово подсудимого! — объявил генерал, уже уверенный в том, что все необходимые формальности он успеет провести при полном составе суда.

Анохин встал. Конвойные на полшага отступили назад и под взглядами начальства словно окаменели. Несколько секунд длилось молчание.

— Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!

Петр поднял голову и посмотрел на судью.

— Вы будете говорить? — В голосе генерала слышалось нетерпение.

— Говорите, — обернувшись к нему, прошептал защитник. — Просите помилования! Слышите!

— Я спрашиваю вас в последний раз! — Генерал уже не скрывал раздражения.

— Говорите же! — чуть ли не простонал защитник. — Потом будет поздно!

— Я не знаю, что говорить… — тихо произнес Петр, но поскольку все в нетерпении ждали его слов, то голос его был услышан за судейским столом. — Я сказал все… И мне нечего больше добавить… Теперь я понимаю, что совершил ошибку… Хотя и не такую, как говорил здесь господин адвокат… Теперь я не совершил бы.

— У вас все? — генерал уже встал с кресла.

— Проси помилования, идиот! Проси скорей! — сквозь зубы произнес адвокат.

Петр лишь посмотрел на него и молча отвел взгляд в сторону, на темную стену позади судейских кресел.

— Объявляется перерыв для вынесения резолюции! Членов суда прошу пройти в совещательную комнату!

Судебное заседание длилось ровно сорок восемь минут…

Обычно в совещательной комнате устраивался небольшой перерыв, чтобы члены суда могли покурить, обменяться впечатлениями и вообще отдохнуть за прохладительными напитками. Сегодня ввиду поспешности князя Долгорукова такого перерыва не было. Членам суда был сразу же предложен заранее заготовленный вопросный лист, где единственный вопрос был поставлен в той же форме, в какой генерал задавал его подсудимому в начале заседания. Только вместо слов: «Признаете ли… себя виновным в том, что…» — теперь стояло: «Доказано ли, что…»