Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Судьба как будто решила все сразу возместить ему за два месяца мучительного одиночества и послала в спутники человека, который понимал его с полуслова.

Учитель Благосветов в декабре 1905 года принимал активное участие в вооруженном рабочем восстании в Ростове–на–Дону, был приговорен к восьми годам каторжных работ, бежал и долгое время скрывался. Год назад он под чужой фамилией был снова арестован во Пскове за политическую пропаганду и подвергнут административной ссылке на Север. Он не успел добраться до места назначения, как департаменту полиции удалось открыть его настоящую фамилию. По телеграмме из Петербурга он был закован в кандалы, и теперь его ждет суровый суд.

Выслушав обстоятельства дела Анохина, Благосветов помолчал в раздумье, потом с улыбкой сказал:

— Было и у нас в Ростове такое же дело… И тоже с жандармом Ивановым. Только наш Иванов не сыщик, а повыше бери — подполковник, начальник железнодорожного жандармского управления… Дело было летом, месяца за четыре до моего ареста. Забастовали рабочие в железнодорожных мастерских. А этот Иванов приказал применить оружие. Ну, и первым от удара жандармской шашкой пал Василий Антипов. Забастовку в мастерских подавили…

А через несколько дней подполковник Иванов получил анонимное письмо, что он приговорен к смертной казни. Назавтра этот же Иванов был убит выстрелами из револьвера у подъезда своего дома… Только, скажу тебе, наш комитет РСДРП никакого отношения к этому убийству не имел.

— А кто же его? — спросил Петр, затаив дыхание.

— Кто? Конечно, эсеры. Нашлись три отчаянные головы… Стрелял ученик технического училища Ковалев, а помогали ему два других молодых парня. Представляешь, какой переполох вышел? Наш комитет в это время готовился ко всеобщей забастовке, чтоб перевести ее потом в вооруженное восстание, а тут такое дело! Чуть провал не вышел. Ковалев был схвачен дня через четыре, и парню грозила смертная казнь…

— Грозила? Разве его не казнили?

— Казнили бы обязательно, но удалось побег ему устроить… Тут уж и наш комитет эсерам помогал. Содержали Ковалева не в Ростове, а в городе Каменске… Все удачно, к счастью, получилось… А забастовку нам надолго задержало. Ростов был буквально наводнен, после этого случая, казаками и жандармами. Нашему комитету пришлось скрываться, прервать завоз оружия для восстания. Вот ты теперь сам и посуди — был ли большой толк для революции от этого убийства?

— Вы это в упрек мне говорите? — спросил Петр. — Пусть я поступил глупо… Но я и решился на свое дело потому, что ничего похожего на Ростов у нас не было. Ни комитета, ни забастовки… Все затихло… Одни сатрапы да их поганые ищейки праздновали свою победу. Пусть видят, что не всех они до тюрьмам и каторгам посажали! Неужели вы станете меня упрекать?

Благосветов помолчал. Пароход качало, торопливо и сбивчиво шлёпали по воде плицы, и с шумом мимо борта проносились рассекаемые форштевнем волны.

— Нет, не стану… Только узколобые начетчики от революции решатся на упрек тебе! Жизнь, Анохин, всегда сложней любой теории, но если ты не будешь знать теории, то никогда не разберешься в жизни. Наша теория революции — это сгусток векового опыта. Она куплена дорогой ценой тяжких поисков, морем крови и долгих заблуждений. Ты, конечно, слышал о Желябове, Гриневецком, Морозове, Фигнер и других народовольцах?

— Слышал.

— И ты, конечно, преклоняешься перед ними?

— А вы разве нет?

— Ну, почему же… Не уважать их нельзя. Я ведь сам среди народовольцев начинал.,. Однако уважать можно по–разному. Можно преклоняться, восторгаться, даже подражать им, как поступают, к примеру, нынешние эсеры… Но не лучшим ли уважением для памяти казненных будет, если мы, наученные их печальным опытом, поведем дело революции по–другому?

— Значит, их опыт все–таки принес пользу революции? Хотя бы тем, что вы только что сказали?

Благосветов усмехнулся.

— Ты, Анохин, цепкий парень… Конечно, принес. Именно тем, о чем мы уже говорили. Но именно поэтому будет особенно неправильно, если каждый станет, вопреки опыту, приходить к революционной правде через повторение их заблуждений… Ты, конечно, понял меня — я это чувствую.

— Знаете, вы говорите очень похоже на дядю Николая.

— Кто такой?

— Наш, с завода… Простой рабочий, но у него как–то все понятно выходит.

— Социал–демократ?

— Да. Сейчас он в ссылке. В июле тайком приезжал в Петрозаводск. Всего на один день. Знаете, вот с нашей встречи у меня все и началось. Я так боялся, — вдруг этот Иванов уже выследил его? Помню, идем мы с товарищем домой, а я и разговаривать ни о чем не могу, все посматриваю вокруг, ищу глазами этого жандарма… Даже руки дрожали…

— И тут ты решил расправиться с ним?

— Нет, не сразу… Тогда я только подумал об этом… Ну, думаю, если ты, собака, и впрямь выследил дядю Николая, то несдобровать тебе! Сам погибну, но и тебе, подлец, не жить!

— Мстить надумал? Таким путем бороться решил?

— Погодите… Дядя Николай благополучно уехал. А дней через десять, в воскресенье, отправились мы с друзьями на лодках в Пески. Человек шесть собралось. Двоих я даже впервые видел. Купались, костер на берегу жгли… А главное, очень много и интересно разговаривали. Стихи читали, песни пели… И все об одном — о свободе, о революции, о справедливости… Этот день я, наверное, никогда не забуду. Был он каким–то необыкновенно счастливым и вместе печальным. Не в том дело, что накануне и в субботу я уволился из типографии, поругался со смотрителем и ушел. Тогда я, помнится, меньше всего думал об этом. Хотелось не только петь и разговаривать, хотелось действовать! Что–то сделать такое, о чем мечтали те великие люди, которые сочиняли эти стихи и песни! Это было как клятва! И я уверен, что все переживали то же самое! Мы много говорили об этом, хотя никто не знал, что нужно делать, с чего начинать… Домой мы возвращались поодиночке, так как за некоторыми из нас полиция вела наблюдение. Было уже поздно. Помню, подошел я к Неглинскому кладбищу и вдруг остановился. Где–то здесь неподалеку могила Александра Кузьмина. Это наш петрозаводский парень. Его казнили в прошлом году за покушение на сенатора Крашенинникова. Я знал, что найти могилу невозможно. Жандармы сравняли ее с землей. Я стоял, смотрел на тихую окраину кладбища, а в голове все сильней стучали слова песни, которую мы так много пели в тот день: «Дело всегда отзовется на поколеньях живых…»

— Скажи, твои друзья примыкали к эсерам? — спросил Благосветов, воспользовавшись небольшой паузой.

— Если только по убеждениям… Ни в какой организации они не состояли… Да и нет у нас в Петрозаводске никаких организаций. Разве черносотенцы… Все разгромлено.