Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Шеф опять расписался, за ним прошла и я. Около больницы я остановилась, но зная, что Андреевич еще не мог вернуться, не позвонила, а побрела к своему корпусу № 5.

В этот день по всем его комнатам шла побелка, генеральная уборка перед зимой. Вся «мебель» и все пожитки были выброшены в темный коридор, где царил невообразимый шум и беспорядок. Наконец все разобрали свой хлам и перестали визжать и ругаться. Я нашла поломанный щит, положила его в самый дальний угол и легла…

Плохо, что тревожные мысли нельзя выключать, как, например, электричество. А еще хуже, что не можешь понять, ничего не можешь понять…

Снова утренняя суета. Горит фитилек. Кошмарные тени плывут и сливаются на стенах. Я сворачиваюсь в клубочек и снова засыпаю. Но сознаю, что должна встать немедленно, выйти на развод… что делаю нечто недопустимое, вредное для себя и своих. Но ничего не могу с собой поделать.

Будит меня дневальная.

— Интересно, с чего это ты смеялась во сне?

— Это мне сон снился, кажется, о том, что кто-то меня оскорбил или я кого-то…

— А что тут смешного, дуреха? Смешно, что обход был и не заметили тебя — отказчицу. Счастье твое. Живо бы в карцер посадили, в одиночку.

Я смутилась.

— А что же мне теперь делать, тетя Ириша?

— А ничего. Шмыгай в хлеборезку и приходи. Столовка уже закрыта. А лучше я сама с тобой пойду. Нарядчика уговорю.

Весь день я затыкала мышиные дырки, терла и шпарила нары, в общем, делала все, что велела тетя Ириша. Работала она умело, красиво. Толково умела указать, что и как делать. Такой пристало быть на руководящей работе. А она…

— Да, детка, в колхозе было — куда пошлют… и здесь — куда пошлют… Мужа давно нет. А сына, Ванюшу, тоже посадили, — рассказывала она между делом.

— За что же это, тетя Ириша?

Тут она вздохнула, села и, скорбно сложив натруженные пальцы, сказала:

— А бог его знает. «Сын твой — троцкист». Это следователь мне сказал. А я ему: «Я — мать, я лучше знаю — тракторист он. На тракториста кончил, а не на троцкиста». Но куда там! По десятке дали нам обоим — антихрист эдакий! — Она встала и взялась за пол.

— Тетя Иришенька, давайте — вы с одного конца, я с другого.

— Нет, нет! Куда тебе, слабосилие, не пущу!

Ириша была неутомимая, опрятная и по-строгому добрая. На черной тесемке у нее висел крестик. С ним она не расставалась даже в бане.

Вечером зашел Андреевич. Так, будто ему не странно видеть меня здесь.

— Привет, Елена, от Жаннет. Она в Центральной. В пошивочной. Славная она, очень славная. А Ольга Павловна в туберкулезном отделении, как будто неплохо живет.

— А профессор, а Ядзя?

— Вот о них я ничего не мог узнать. Не так это просто. Ну, идем со мной.

В своей конурке Андреевич вручил мне мое богатство — легкое пальто, пуловер, подаренный сестрой… давно; платье, о котором я уже забыла, какое оно, — пражское, красивое, единственное и изношенное в тюрьме. И белье.

— Я держал твое барахлишко у себя. В кладовке очень сыро, — объяснил он, застенчиво улыбаясь. — Приходи когда угодно.

— А доктор Маревская?

Лицо его несколько омрачилось.

— Она не возражает. А пусть она… да ладно.

Тут я сбивчиво стала рассказывать о первом своем трудодне в сельхозе. Андреевич курил, смотрел в окно, потом сказал:

— Знаю я его. Все они такие грубые. Не по своей вине. И уверены, что наш брат их за человека не считает.

Я хотела спросить, кем же они нас считают, но Андреевич связал узел, и мы вышли. Уже у ворот он сказал:

— А если этот блатарь меня спросит о твоей болезни, я скажу: «Это врачебная тайна». И не бойся, слышишь, никого не бойся.

Я засмеялась: сейчас я не боялась ничего.

На нарах лежит старая фуфайка. Это матрац. А прикрыться можно теперь своим пальто. В узелке оказались завернутые в газетный обрывок помятые конфеты, пачка махорки и даже спички.

Соседка научила меня аккуратно делить каждую спичку на две — куском старой консервной банки. Ножи и вилки держать здесь строго запрещено.

— Богатая махорка! — одобрительно сказала она. — Тута такой нету! Ты, кажись, политичка, да? Ну и тетя Иришка тоже. А мы все по уголовным статеечкам.

Мне хотелось узнать о Татьяне.

— Так те, кто хитро, по блату, устроились или по специальности, живут отдельно от нас, вместиньке.

Включили меня, как некатегорийную, в бригаду мамок, то есть кормящих и беременных. Такие бригады работают на два часа меньше других и не на тяжелом труде. А на обед их ведут в зону, в ясли.

Под навесом мы перебираем картошку. Сорта I–II — для начальства и на «экспорт», сорт III — для детской, мамочной и больничной кухни. Последний сорт для заключенных — зэков и скота. Норма большая. Дается нелегко: надо мигом распознать качество, сорт, кидать по корзинам, затем высыпать их в соответствующие кучи. Сданные корзины отмечает на дощечке бригадир Рая, типичная украинская дивчина, чернобровая и насмешливая. Все идет чин чином. «Тянут» норму и даже перевыполняют. Мамки — ради детей, чтоб как можно дольше не разлучали. А еще — из-за премиальной махры и «премблюда».

Тон в бригаде задают Рая, рыжая Анька и Зина-огородиха. Ничего, тон дружеский. Брань в него входит как-то органически. Равняться на бригадниц — не шутка. Но Рая, отметив мое усердие, выписала мне телогрейку, ватные брюки, ватные чулки и резиновые чуни-лапти и все принесла мне «домой». Сама она жила в другом корпусе, более «почетном».

В нашей комнате крик и ругань не прекращались. И мелкое воровство. Тут даже Ириша-хозяйка была бессильной. Но не отчаивалась. Даже если какой-нибудь уркаган врывался, чтобы отлупить свою кралю. Да и сама краля не отчаивалась, а скорее гордилась: «Лупит — значит, любит!»

Выходные дни отменили. До окончания уборки капусты, овощей и вообще завершения сельхозсезона.

Раньше в этом суровом климате мало что выращивали. Кое-какие культуры удалось вырастить только в самые последние годы, когда задело взялась агроном Инесса. Взялась серьезно, профессионально.

Она проявила такое умение и понимание, что ее не могли не заметить начальник работ — зэк Рыбин, главагроном — зэк Багров и зэк-прораб Марина. Они доложили полковнику — он же и начальник колонны, и директор сельхоза и первого отдела, производственного. Инессе был выписан пропуск «на вольное хождение», и тогда она уже смогла начать систематическое изучение местности, определять, как она выражалась, «возможные возможности». Она составила карту почв — где залежи торфа, где глина, где песок. Особенно ее интересовало внедрение капусты и картошки, испытание сортов для Севера. Уже на второй год Инесса списалась с одиннадцатью научно-опытными учреждениями.

В ответ она получила не только советы, но и конкретную помощь: определение растений, насекомых и анализ проб почв. Щедро посылали ей семена. Инессе удалось вывести урожайный и морозоустойчивый сорт картофеля «Имандра» — 35 тонн с га. Позже «Имандра» перекочевала на самый крайний Север. Сельхозу она давала немалый доход. Но главный агроном, несмотря на сотворенные Инессой чудеса, держался осторожно. Он придерживался своего сорта картошки «Красная роза», с гарантийным урожаем в 10 тонн с га.