Евгения Гинзбург - Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы

Идет «58-я»… Прощается. «Там тоже свои» — эти три слова — все что мы можем дать товарищам в дорогу.

Идет «всякая» статья. В нарочито громких выкриках: «Прогуляемся, на строечках милашечки нас ждут!» — нет веселья.

А оставшиеся здесь «милашечки» дорвались до ворот и, проклиная все на свете, не отходят, пока тайга не проглотила последних. Комендант победоносно закрывает ворота. Начальник ВОХРа [46] ВОХР — вооруженная охрана. зевает во весь рот.

— Кто забудет, тот сам подлец, — сказал кто-то.

А я спросила Андреевича:

— Неужели нельзя создать лагерникам какое-то подобие оседлой жизни? Чтобы они привыкли к месту, к работе…

— Нет, — ответил друг, — это было бы слишком человечно.

На новой работе мне не везет. Никак не могу ухитриться вязать маты быстро, крепко и аккуратно.

Работать надо стоя. Ноги и руки немеют. Солома ломается. До обеденного перерыва — долго, до вечернего — вечность.

Бригадир на сей раз не убийца, а гулящая. Лицо милое, а сама — грубая, колкая. За брак ругает несусветно. Кого надо и кого не надо. А мне говорит:

— Не гонися, на шо оно тебе…

Будто ни норма, ни качество, ни ругань ко мне не относятся.

Перекур. Все садятся на чурки, прислонившись усталыми спинами к дощатым стенам амбара, и дружно затягиваются махоркой.

— А ведь не просили они начальничка…

— А кто — они?

— Ну, пятьдесят восьмая.

— А чего ж просить-то?

— Так, чтоб в этакий холодище на этап не гнали, да еще не с нашими.

— Не просили, — медленно и удивленно отзываются многие.

Я слышала подобные разговоры и в столовой:

— Не верится, что это уж такие контрики. Зря их гонят к… матери.

— Не просили… — удивляются девки.

— Не просили… — говорят мужчины.

Что-то в этом отношении к нашим было важное, даже закономерное. Я засмеялась.

— Пошла ты на… — загавкала бригадирша.

— Нет, не пойду…

Девки очень развеселились. С тех пор никто, нигде меня никуда не посылал…

На другой день бригадир посоветовала мне:

— Перешла бы ты на другую работенку, где полегче.

— Проситься?

Она посмотрела на меня, потом, не сразу, кивнула. Одобрительно. Почти целый час работала над моей рамой. Затем сказала:

— Да я вовсе не хочу, чтобы ты ушла из бригады. Да уж скоро кончится эта гадость, перейдем на парники или еще куда.

А бригадницы продолжали свой нескончаемый разговор:

— А он мне сказал… а я ему сказала…

По дороге домой я думала: «Почему у них так все перемешано — хорошее и плохое? Почему?» Но тут я увидела на телеграфном проводе воробья. Он висел с распластанными крылышками, головой вниз, прилипший замерзшими лапками к проводу…

Репетиции «Предложения» шли так весело, будто репетиция — самоцель. Декорации делать некому. Зато часть костюмов уже готова. Остальные обещали достать сам начальник и его заместитель. Они были уверены, что у нас «получится» и что этой самодеятельностью можно будет похвастаться там, где она разрешена приказом. В спектакле очень хотел участвовать секретарь санчасти (бывший заместитель наркома) Лидин. Но двигался он по маленькой сцене как медведь и был до того безнадежен, что в скором времени сам отказался от артистической карьеры. На репетиции все же ходил и искренне смеялся, глядя на сцену. Обычно он сидел рядом со мной.

Однажды подсел не он, а молодой, красивый здоровяк. Я знала, что это — завгуж, то есть заведующий транспортом. Он как-то требовательно спросил меня:

— Вы образованная, это правда?

— Ну, как вам сказать… как все наши.

Он нахмурился.

— Но немецкий язык вы ведь знаете, и чешский?

— Да, наверное.

С тех пор он стал задавать мне множество вопросов, и я старалась отвечать ему вразумительно. Был он почти неграмотный, но очень быстро соображал. Кажется, не столько хотелось ему что-нибудь знать, сколько удивляло, что есть на свете так много всяких наук. Но однажды он попал в самую мою слабую точку — спросил что-то по математике или по физике…

— Не знаю, Вася, тут я профан.

— Чего? — спросил он.

— Ну, ничего не смыслю в математике. Никогда она мне не нравилась.

— Еще чего! Раз образованная — должна знать.

Я почувствовала себя очень виноватой и посоветовала ему обратиться с подобными вопросами к Лидину. Тут он окончательно разозлился.

— Черта с два! Не хочу. И вообще нечего тебе с ним дружить! Паршивец он — кругом.

У Васи была девушка. Славная. Работала машинисткой в санчасти. Там ее все уважали. Вася гордился:

— Анюта не какая-то там блатная. Порядочная. За пустячок попалась, случайно.

Было ясно, что он ревнует ее ко всем, особенно к ее начальнику Лидину.

— Обмирает об ней! — восхищенно и немного завистливо говорили девки об отношении Васи к Анюте.

Биография Васи короткая: сел в 16 лет за соучастие в темном деле и сидит уже 16 лет. Сперва «дали» три года. Остальные он заработал в лагерях: за отказы, хулиганство, драки и т. д.

Анюту увезли в центральную лагбольницу. Гнойный аппендицит. Операции она не вынесла. Вася взбунтовался, помчался туда, избил хирурга и всех, кто попался под руку, кричал, угрожал… Получил за это добавочных пять лет, но был оставлен при сельхозе. Даже пропуск «на хождение» у него не отняли.

— Это не баба моя была, я ее любил, — сказал он горько Римме и мне.

Римма его очень жалела. И мне он стал каким-то близким. В нем не было ни фальши, ни подхалимства.

Наша бригада очистила парники от снега, уложила туда, в самый низ, сосновые ветки, затем землю и золу, собранную за зиму Татьянкой. Холод, особенно по утрам, еще нестерпимый, и ветер не прекращается, но это уже не считается зимой.

В конце апреля Зою и меня сделали культработниками, на несколько дней: писать транспаранты, лозунги к 1 Мая. Ну, например: «Честным трудом вернемся досрочно в семью советских народов».

Теперь уже ничего не удивляет. Ни то, что нам, «несоветским», поручают писать лозунги, ни то, что в «досрочно» никто не верит, ни то, что на сей раз праздник будет для всех, невзирая на статьи.

Я, как всегда, обо всем доложила Андреевичу. Он улыбнулся и загадочно бросил:

— Правильно, некоторое совпадение интересов. — И добавил: — Временное.

Уже была кое-как намалевана часть лозунгов, когда в зал, то есть столовую, заявился, слегка прихрамывая, очень худой китаец в изношенной одежде. Рассматривая помещение, он повернулся, и тогда стало видно, что у него довольно сильно искривлена спина.

— Привет, дамы, — сказал он, — меня послали вам на помощь.

— Нашли кого, — фыркнула Зоя на весьма неважном французском.

— Не беспокойтесь, я — художник, — на безукоризненном французском языке ответил незнакомец.

Я была готова провалиться сквозь землю. А Зоя протянула ему руку и великосветским тоном сказала по-русски: