Уильям Николсон - Родной берег

– Тише! – шикнула она. – Не повышай голос.

– Хочу и повышаю! И не затыкай меня! Я не ребенок.

– Тогда я не знаю, что сказать.

– Так и не говори. Если все, что ты можешь, – это оскорблять моих друзей, то лучше ничего не говори. Почему все должны быть похожими на тебя? Почему ты считаешь, что во всем права?

Джеральдина не ответила.

– И кстати, если ты не заметила, мы сейчас не в Арунделе. Мы во Франции. Во Франции принято жить по-своему. И какого черта должно быть иначе?

Она вздрогнула, но по-прежнему ничего не сказала.

– Ну? – потребовал он.

– Ты велел мне молчать, – шепнула она.

– Ради бога, Джеральдина!

Не получая противодействия, его гнев постепенно угас. Они лежали рядом в безотрадном молчании и жалели каждый себя. Наконец, чтобы заснуть, Ларри без особого энтузиазма попытался замять конфликт.

– Прости, – пробормотал он.

– Не важно. Просто я не знала.

– Чего не знала?

– Что ты совсем меня не любишь.

– О, ну хватит.

– Все нормально. Не в первый раз.

– Джеральдина, ты это слишком серьезно воспринимаешь. Обычная ссора. Все люди ссорятся. Это не конец света.

– Я тебя не виню. Я знаю, что сама во всем виновата. Я так стараюсь, но у меня почему-то не получается.

– Нет, милая, нет. – Ларри почувствовал, что ужасно устал. – Ты знаешь, что это не так.

– В глубине души я всегда знала, что недостаточно хороша, – продолжала шептать Джеральдина, не слыша его слов. – Я никогда не чувствовала, чтобы меня кто-то на самом деле любил. Ни мама, ни папа. Ни даже Господь.

– О, милая.

– Со мной что-то не так. Я не знаю, что именно. Я так сильно стараюсь. Но дело не в чем-то материальном. Не в физиологическом. Я стараюсь быть лучшей. И я смогу. Я буду хорошей женой.

– Конечно, будешь. Ты уже ею стала.

Но, лежа рядом с ней в темноте, Ларри чувствует лишь опустошение.

– Жизнь – испытание, – прошептала она. – Единственное, о чем я прошу, – чтобы время от времени ты держал меня за руку. Чтобы я знала, что ты рядом.

Он протянул руку под одеялом и коснулся ее ладони.

– Спасибо, – ответила она еле слышно.

На следующий день Джеральдина была, как всегда, очаровательна и элегантна. И, демонстрируя Китти свое дружелюбие, попыталась вовлечь ее в шутливую атаку на мужскую невоспитанность:

– Что нам с ними делать, Китти? Иногда мне кажется, у мужчин нет ни малейшего представления о приличиях. Погляди, Ларри чуть не лег на стол, чтобы хватать все, что вздумается, будто он тут один.

– Пощади, – улыбнулся Ларри. – Я рос без матери, моим воспитанием никто не занимался.

– У Эда есть мать, – заметила Китти, – но с тем же успехом он мог вырасти в джунглях.

– Не пойму, о чем вы. – Эд оторвался от утреннего номера «Фигаро». – Может, вам интересно, что у принцессы Елизаветы родилась девочка. Принцесса, естественно, счастлива и, само собой, повторила слова, которые произнесла во время свадьбы и по поводу рождения первенца: «Nous sommes tellement chanceux, Philip et moi» . [35] Нам очень повезло, мне и Филиппу ( фр .). Странно, что она сказала это по-французски.

– Видишь, какое он чудовище, – пожаловалась Китти Джеральдине. – Он издевается над всеми хорошими новостями.

– Он так хорошо говорит по-французски!

– О, в последнее время он практически живет во Франции. – Я вот что предлагаю, – сказал Ларри, – почему бы нам, чудовищам, не смыться на денек?

– Куда смыться?

– Предлагаю Дьеп.

Эд снова поднял взгляд от газеты:

– С чего вдруг?

– Не знаю. Поставить пару точек над этими странными «i».

– Думаю, стоит поехать, Эд, – согласилась Китти.

– Хорошо, – отрывисто проговорил Эд. – Поехали.

Припарковавшись перед одним из отелей, они спустились на набережную и стояли, глядя на море за полосой галечного пляжа. Отдыхающие нежились на полотенцах под ясным августовским солнцем, а мимо них носились дети с воздушными змеями.

– Тебе он снится? – спросил Эда Ларри.

– Иногда.

– Как-то я проснулся от такого сна весь мокрый.

– Какая же это была задница. – Эд покачал головой. – Полнейшая, кромешная задница.

Дойдя до сверкающей полосы прибоя, они обернулись, глядя на пляж, набережную и город с той точки, где восемь лет назад прыгали с десантной баржи.

– Предполагается, что я должен что-то чувствовать? – поинтересовался Эд. – Потому что я не чувствую.

– А помнишь? – спросил Ларри.

– Лучше б я забыл.

– Здесь ты заслужил Крест Виктории, Эд. Прямо здесь.

Эд разглядывал пляж, по которому носились дети, а босоногие купальщики пробирались по гальке.

– Я должен был здесь умереть, – произнес он.

– Может, ты и умер, – ответил Ларри. – Может, я тоже умер.

Он сделал несколько шагов вперед, заметив, что идет той же тропой, что и восемь лет назад.

– Где-то здесь был разбитый танк. Я сел рядом и стал молиться, чтобы он защитил меня.

– Ты молился?

– Нет, ты прав. Не помню, чтобы я молился. Помню только мертвящий страх. А ты его так и не ощутил, Эд. Я видел тебя. Ты не боялся.

– Я всегда боялся. Всю жизнь я удираю. Я и сейчас в бегах.

– Но почему? Почему мы так боимся? И чего именно?

Эду не нужно объяснять, что речь не о снайперских пулях или минных осколках.

– Бог его знает, – ответил тот. И рассмеялся: – Может, мы Бога боимся. Бога, которого мы сами создали таким, чтобы в итоге ему проиграть.

– Почему в итоге? Некоторые из нас уже проиграли.

Эд яростно обернулся:

– Не смей это говорить! Как раз ты все сделал правильно. Мне нужно знать, что хоть кому-то повезло.

– У тебя есть глаза, Эд.

– Джеральдина?

– Да.

Они поднялись к набережной и уселись на бетонную стенку. В тот далекий день, не здесь и не сейчас, там, внизу, сотнями гибли мальчишки с ферм Альберты и Онтарио.

– У Джеральдины не очень складывается с физической стороной вопроса.

– Может, ей нужно время.

– Эд, почти три года прошло.

– Насколько все плохо?

– Никакой физической стороны нет.

– Охренеть, – заметил Эд.

– Она пытается, но не может.

– Охренеть.

– Ничего уже не изменится. Теперь я это знаю.

– И что ж ты делаешь?

– А ты что думаешь? Выбор у меня небольшой.

– Девки? Или дрочишь?

– Второе, старик. Второе.

Эд смотрел на горизонт.

– Помнишь дым? – произнес он. – Этот окаянный дым надо всем, и мы не знали, что прыгаем с барж в апокалипсис.

– Помню.

– Тебе надо выбираться отсюда, друг мой. Пора трубить отбой. Вернуться в лодку и уходить.

– Я не могу.

– Почему нет? Ах да. Твоя дурацкая религия.

– И твоя.

– Это все сказочки, приятель. Не позволяй дурить себе ими голову.

– Для меня это по-прежнему важно. Слишком глубоко въелось.

– Ты до сих пор ходишь на исповедь?

– Время от времени. Мне нравится.