Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Затошнит, нана, — вышел он из–за дверного косяка, чем привел перешагнувшую через порог женщину в крайнее замешательство. Ее круглые глаза едва не вывалились из орбит, а нижняя губа опустилась к тройному подбородку.

— От чего… затошнит? — машинально спросила она.

— От масла с медом, — Микал уставился в обалдевшую от неожиданности старуху, скрестив руки на груди, обтянутой белым шелковым бешметом.

— Уаууа! — воздела к потолку массивные смуглые руки хуторская колдунья. — Лопни мои глаза, если это не Микал! Откуда ты взялся, сынок, да будет смелость твоя больше силы твоей?

— Откуда я взялся, нана, тебе неинтересно знать, — сузил глаза Микал, — а вот зачем на Джикаев пришел, сейчас узнаешь. Да ты садись на стул, а то русские говорят, в ногах правды нет, — показал он рукой на отцовское кресло, подаренное старшему Хестанову когда–то моздокским купцом.

Мишурат, все еще не пришедшая в себя от непредвиденной встречи, с опаской опустилась на непривычное сидение.

— У нас мало времени, добрая женщина, и я не хочу, чтобы нам помешали довести нашу беседу до конца, — продолжал говорить Микал, стоя по–прежнему перед гостьей со скрещенными на груди руками. — А поэтому слушай внимательно, что я тебе скажу.

— Тур так не слушает, стоя на скале, как я слушаю тебя, джигит, — прохрипела старая ведьма, почуяв шестым чувством выгодное дельце.

— Я хочу видеть Млау, младшую дочь Данела Андиева.

— Ма хадзар! Разве Млау не замужем? Разве Бето Баскаев не ее муж?

— Потому с тобой и говорю, что Млау не моя жена. Вот… — Микал вынул из кармана мешочек и, покопавшись в нем, поднес к лупастым глазам гостьи сверкающий алмазом перстень. — Ты его получишь, как только я узнаю, что Млау ждет меня.

У Мишурат при виде драгоцённости заискрились глаза наподобие обрамленного в золото алмаза.

— Видит бог, сынок, я хотела бы тебе помочь по доброте своей, но разве можно брать на душу такой грех? Ты же знаешь, ма хур, что замужняя женщина — чужое добро.

Микал вынул из мешочка золотую монету, положил на край стола.

— Всякое добро покупается, — сказал он.

— Ты прав, сынок… — монета исчезла в складках старого, под стать хозяйке платья.

— А теперь, на мады хай [5] Наша мать (осет.) , иди и помни, что ты никого не видела в сакле Хестановых, — еще больше сощурил глаза Микал.

— Пусть отсохнет мой язык, если я скажу кому про тебя, кроме Данеловой дочери. Но что же я еще должна сказать ей?

— Что я люблю ее больше всего на свете.

— Ох–хай, мне ни разу в жизни не сказали таких красивых слов, — поднялась с кресла старуха и направилась к двери. — Срафин, наверно, в коровьем хлеву? Пойду к ней. Фандарашт [6] До свидания (осет.) сынок, да умрет тот, кто тебя не любит. Когда луна поднимется над саклей Чора, выйдешь к калитке, я буду идти домой от Залины Хицаевой. Грех мне будет за это великий, но как говорится в народе: «Вступивши в симд, надо танцевать».

С этими словами Мишурат Бабаева вывалилась за порог хадзара.

Млау, управившись по дому, сидела на нарах и шила себе новое платье: скоро праздник Реком, надо выглядеть в этот день не хуже других. Нары в доме не от нужды, а по традиции. Под ними находится кабиц со съестными припасами и, кроме того, на них удобно делать мелкую домашнюю работу: прясть, вязать, шить, перебирать овечью шерсть. Для сна же стоит в другой комнате никелированная с пружинным матрацем кровать. С какой неохотой ложится Млау всякий раз рядом с Бето. Ее бы воля, ни за какие червонцы не пошла замуж. Бррр! Какие холодные ноги у Бето и усы табаком воняют.

Млау передернула плечами и поудобнее поджала под себя ноги.

— День твой да будет добрым, красавица! — услышала она голос бабки Бабаевой. «За просом пришла», — догадалась тотчас, вспомнив свой долг за ворожбу хуторской колдунье, обещавшей ей в конце года долгожданного ребенка. Соскочив с нар, она приветливо улыбнулась нежданной гостье.

— Да будет благодать бога тебе наградой. Проходи в хадзар.

Мишурат вперевалку прошла от двери к нарам, отдуваясь, уселась на край, оперлась на тяжелый посох.

— Что–то я не вижу мужа твоего Бето, — проговорила Мишурат, окидывая взглядом помещение: богато живут Баскаевы, даже вместо кусдона буфет стоит.

— Он с Аксаном Каргиновым на Графский уехал по делам.

— Да прокричит ему сойка с правой стороны [7] Пожелание счастливой дороги (осет.). . А старый Баскаев тоже уехал с ними?

— Нет, отец ушел на нихас.

— Старые бездельники, — нахмурилась старуха, — целыми, днями протирают штаны на своем кургане. Придет теперь к самому вечеру, наестся и уляжется спать на нары…

— Он обычно спит в летней сакле. Не хочешь ли попробовать свежего сыру? К празднику приготовила, очень вкусный.

— Заверни в платок кружочек, дома попробую, — милостиво приняла угощение Мишурат и поманила к себе хозяйку толстым, как морковка, пальцем. — Сядь–ка рядом, дочь моя.

Млау послушно опустилась на нары.

— Ну как, не почувствовала еще?

У Млау вспыхнули щеки.

— Нет, — опустила она глаза.

— Я так и знала, — вздохнула колдунья. — Вчера я гадала на печени индюшки и теперь точно знаю, что бесплодие твое от мужа твоего.

— Что же мне делать? — заломила руки несчастная женщина. — Неужели у меня никогда не будет детей?

— Почему же не будет, — Мишурат зыркнула на нее своими лягушачьими глазищами. — Печень ведь не говорит, что ты тоже бесплодна. Найдется добрый молодец, и будет у тебя семь сыновей и одна дочь, а если хочешь и больше.

— О, что ты говоришь? Какой молодец? Какие сыновья? — вскричала Млау, покраснев до слез от недвусмысленных речей старой сводницы. — Я лучше принесу тебе еще одну индюшку и ты попросишь святого Уацилла…

— Тут нужна не индюшка, а индюк, — ухмыльнулась знахарка. — Не будем, зерно души моей, толочь воду в ступе. Я знаю, как помочь твоему горю… — и она вкрадчиво, подбирая мягкие выражения, принялась расписывать силу и красоту Микала Хестанова.

Млау слушала, полыхая стыдливым румянцем, и перед опущенными глазами ее стоял стройный сотник с целой выставкой Георгиевских крестов на широкой груди и с черными, как смоль, усами на узком, с раздвоенным подбородком лице. Как он взглянул на нее тогда своими бешеными глазами, когда целился в отца из нагана. Ей бы возненавидеть его в те страшные минуты до конца своей жизни, а она всю ночь проворочалась на нарах, не в силах заснуть не только от волнения за судьбу арестованного отца, сколько от сознания бездонной пропасти, пролегшей между двумя семействами после попытки Микала выкрасть ее старшую сестру Сона много лет назад. Ох, как ей нравится этот красивый офицер! Помнится, на игрище возле дома бабки Бабаевой, на праздник Реком, не удержалась, вышла в круг плясать с ним лезгинку, а когда возвратилась домой, мать оттаскала ее за косы и обозвала распутной девкой, хотя в этот день нельзя никого обижать, даже змею осетины не трогают.