Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга третья.

— Ха–ха–ха–ха! — закатился Недомерок, довольный тем, что так удачно осуществил свою затею. — Я ж говорил тебе, паря, что научу по–казачьи верхи ездить. Ха–ха–ха!

— Ну и вреднючий же ты человек, дядька Ефим! — крикнула Дорька, бросаясь на помощь к злосчастному наезднику, по–видимому, в первый раз поимевшему дело с лошадью. Но Казбек уже вскочил на ноги, красный от стыда за происшедшее.

— Отойди, — сказал он, отстраняя от себя одной рукой свидетельницу своего позора, а другой — ловя за повод вредную кобылу. Крылья его тонкого носа нервно трепетали от сдерживаемой ярости, синие глаза потемнели, как темнеет небо перед надвигающейся грозой.

— Уа, да барзай асат (Чтоб ты сломала себе шею!) — процедил он сквозь зубы по–осетински и снова прыгнул на спину полосатой недотроги. Она взвилась на дыбы, затрясла от возмущения головой, затем подкинула несколько раз подряд задом, пытаясь сбросить нахального седока. Еще раз взвилась на дыбы, но тщетно: седок прилип к ее спине паутиной — не оторвать. Тогда, заржав от возмущения, Зибра перемахнула через прясло и понеслась по полю — только пыль столбом.

— Вот черт! Он, одначе, и вправду джигит, — проводил всадника удивленным взглядом Недомерок.

К Тереку ехали, что говорится, стремя в стремя: Казбек на укрощенной Зибре, Дорька — на Фунтике, светло–буланом коротконогом меринке с отвисшим брюхом. За ними, пофыркивая, пылил по дороге остальной табун.

Путь к реке был недалек. Спустившись по оврагу с крутого глинистого косогора и обогнув лежащую под ним турецким ятаганом старицу, заросшую по берегам камышом и чаканом, Казбек вскоре услышал его мерный рокот, доносящийся из–за белесых стволов огромных, в несколько обхватов, белолисток, стоящих среди кустов терна, барбариса и боярышника подобно великанам, окруженным полчищами карликов.

— Хорошо здесь у вас, — сказал Казбек, вдыхая полной грудью аромат цветущей акации. — Как на курорте в Пятигорске.

— А ты там был, что ли, на курорте? — насмешливо скосила глаза на своего спутника Дорька. Она сама похожа на цветущую акацию, что выглядывает из зарослей придорожной калины. И зеленый платок на ее светло–русой голове усыпан такими же, как на акации, гроздьями белых цветов — отец привез из Моздока в прошлый базар.

— Нет, не был, — улыбнулся Казбек. — Но ведь люди говорят.

— Говорят, кур доят, — засмеялась Дорька. — А ты сам сюда, случаем, не курортничать приехал? К нам нонче уполномоченные из района наладились чуть не кажон день, ровно грачи: налетят, поклюют, покаркают — и знов до дому.

Казбек хотел сказать, что приехал он, чтобы увидеть ее, Дорьку, но сказал совсем другое, то, что она и сама знала из его разговора с отцом.

Он искоса взглядывал на насмешливую девчонку и не знал, о чем с ней говорить. Хорошо бы взять ее за руку и сказать, что красивее ее он не встречал девушки на всем белом свете, но, подумав так, почувствовал, что его собственная рука сделалась словно свинцовая, а язык от волнения прилип к гортани.

— Ну, чего ты замолк? — повернула Дорька к спутнику смеющееся лицо. «Чище зеркала», — вспомнил Казбек выражение, употребляемое хуторянами в таких случаях. И правда, лицо у Дорьки чистое, без прыщиков и родинок. Только ямочки на щеках, когда она усмехается, да небольшой шрам–ковычка над левой бровью.

— Помнишь, я говорил тебе, что приеду в станицу, — отводя нахмуренный взгляд от Дорькиных пытливых глаз, проговорил Казбек.

— Помню, — ответила девушка.

— Ну вот я и приехал… — Казбек помолчал, подбирая нужные слова. Дорька внимательно слушала, скользя глазами по дорожной колее, выдавленной в сыром черноземе тележными колесами.

— А еще помнишь, Дорька, я обещал тебе, что догоню тебя ростом? — снова заговорил Казбек, устремляя на спутницу горящий взор. — Ну, разве я не сдержал свое слово?

Дорька усмехнулась краем губ.

— Чуток подрос, — согласилась она, окидывая парня с головы до ног оценивающим взглядом. — А только Трофим, дружок твой, будет, кубыть, повыше.

Лучше бы она плеснула на него кипятком, чем сказала такое. В груди так и закипело от ее слов.

— Пустой колос всегда высоко торчит, как говорят у нас на хуторе, — пробурчал Казбек себе под нос, не в силах сдержать прилив жестокой ревности.

— Это ты к чему? — насторожилась Дорька. — Это Трофим пустой колос, да?

— Я не про него, — опустил глаза в землю Казбек, спохватившись, что наговорил лишнего.

— А про кого же? — Дорька натянула поводья Фунтику.

— Так… вообще. Мало ли про кого. Чего остановилась? Поехали дальше.

Вскоре в просвете между деревьями заблестело русло Терека. А вот и сама мельница: стоит справа от парома метрах в пяти от берега, крепко–накрепко притянутая ржавыми тросами к вековым белолисткам. Пенные буруны вздымаются по бокам широкого носа баржи–байдака, и кажется, она не стоит, а стремительно плывет против бурного течения. На носу стоит дед Хархаль с ружьем за плечами и глядит из–под ладони на противоположный берег с чеченскими плоскокрышими саклями на далеком, в синей дымке, яру.

— Чего ты там увидел, деда? — крикнула Дорька, спрыгивая с коня на песчаную отмель и поддевая босой ногой мутную терскую струю.

— Да гляжу, внуча, любуюсь на красоту земную, рви ее голову. Ажник сердца заходится, как подумаю, что не нонче завтра придет мой смертный час и не станет для меня ни Терека нашего Горыньевича, ни гор белоснежных, ни солнышка ясного.

— Можа, еще нескоро, дедуш, — возразила Дорька, отпуская Фунтика и вбегая по досчатому трапу на байдачную палубу. — А я мастера тебе привела. Будет генератор для электричества на байдаке ставить, — блеснула она полученными по дороге сюда техническими сведениями.

— Стало быть, конец пришел нашей мельнице? — опечалился сторож. — А где пашаницу молоть теперь будем?

— Ничего не сделается твоей мельнице, дада, — поспешил успокоить старика Казбек, вбегая вслед за Дорькой на баржу. — Смонтируем дополнительный привод для генератора — только и всего.

Он подошел к левому борту, с развязностью знающего себе цену специалиста похлопал ладонью по водяному колесу, представляющему собой две дубовые крестовины, соединенные между собой на концах досками–плицами, окинул хозяйским глазом второй, более узкий и легкий байдак, прикрепленный к основному судну посредством бревен и служащий опорой для оси колеса, в застопоренных лопастях которого бешено клокотала речная вода, и с тем же деловым видом прошел в обшитое досками «машинное отделение», где стоял мельничный постав и где все щели и выступы были забиты мукой, словно снежной пылью. Мукой была усыпана и приткнувшаяся в углу помещения икона с изображением Николая–угодника, покровителя мельников и кузнецов. Дед Хархаль и Дорька с благоговением на лицах ходили по пятам за мастером и многозначительно перемигивались между собой: мол, что значит ученый человек!