Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Окончив заговор, лекарка трижды плюнула и повернулась к Прасковье:

— Замотай ноженьку каким–либо тряпьем и пущай лежит твой казак теперя в постели три дня и три ночи. А мне, милая, сготовь кусок пирога, я ишо над ним дома молитву сотворю.

С тем и выкатилась из горницы, а на смену ей ввалился в дверь дед Хархаль в латаной-перелатанной рубахе и в лохматой шапке с вытертыми блестящими краями.

— Здорово дневали, — снял шапку у порога, и поклонился иконам. — Какая у вас беда стряслася, коль баба Хима лошаком понеслася? — спросил у хозяйки.

Прасковья рассказала о случившемся.

— Все летает, паралик его расшиби, — завершила она свой рассказ. — Начитался про еропланы да энтих летунов разных — и кто их только напридумал?

— Наука, Парашенька, рви мою голову, — поднял кверху палец дед Хархаль. — Ученые люди придумали. Вон и в Библии написано, что будут летать в небе железные птицы, неначе журавли або синицы. А где же хозяин? Да не про тебя гутарю, чего рот раззявил? — махнул он рукой на Трофима и засмеялся.

— Чуть свет с гостями к богомазу подался, — ответила хозяйка. — Сказал, к завтрику возвернется. А тебе чего, деда?

— Да это... пеньков я нонче наловил в Тереку, хотел спросить, не надо заместо дровишков? Как у вас с топливой?

— Не лишние будут, только об этих делах ты, дедуш, с самим гутарь.

— Вот и я про то — долото, — осклабился веселый дед и подсел с табуретом к постели больного. — Чуток подожду, мне ить не пахать ехать на десятую ленту. Ну, как дела, казак?

Трофим улыбнулся.

— Ногу чуток попортил.

— Пусть отсохнет нога у нашего врага, — подмигнул старик мальчишке. — А у тебя до свадьбы заживет, рви твою голову.

— У меня не будет свадьбы.

— Это ж почему?

— Не буду жениться, вот и все.

Дед рассмеялся — словно горох рассыпал по полу:

— Глупый ты еще, Трофимка, ничего не смыслишь в жизни. Ну какая она есть жизня без жены — пустота и мрачность. Я вон прелый пенек, а как увижу какую молодую да пригожую, так душа во мне и засвищет соловьем. Нет, братцы мои, без жены никак не можно обойтись человеку, энто все одно что кадило без ладану. Только выбирать жену нужно с умом и понятием, — поднял снова дед палец кверху.

— Какой же тут ум, дедушка? — хмыкнул Трофим. — Видишь — красивая, ну и бери.

— Хе, сокол мой ясный, — прищурился Хархаль. — Красива — да спесива, уродлива — да угодлива. Не в одной только красоте сила женская. Вон погляди в окно: Прозорова сноха ширкопытит. Голову опустила, что тая кляча, руки будто на тесемках привязаны, ногами песок под себя гребеть. От такой сбегишь на второй день, после свадьбы — не тот сорт баба.

— А какой нужен сорт?

— Само собой, первый. Или на худой конец, второй.

— Как же их различишь?

— Вот тут и весь секрет... — подмигнул старый наставник. — По походке можно различить и по следам на пыли. Ежли идет, скажем, девка гоголем: грудь—колесом, голова — перстом, ноги — каблучок к каблучку и носки слегка врозь, энто и есть первеющий сорт. На такой женишься — вовек не бросишь, ежли сама от тебя не сбегит к другому.

— А ты, дедуш, бабку свою тоже бросил или она сбежала к другому?

Дед так и затрясся от смеха.

— Ай, байстрюк, рви твою голову! — вытер он пальцами выступившие на глазах слезы. — Подцепил старого Хархаля на крючок, как того сазана. Моя бабка, внучок, сбежала от меня к отцу небесному годков двадцать назад, земля ей будь пухом, — из стариковской груди вырвался вздох. — Хорошая была баба, хучь и сорту неважнецкого. Идет, бывало, переваливается с боку на бок, неначе утка: носки — внутрь, пятки — врозь. По молодости не разглядел толком да и поучить было некому.

— А почему тебя Хархалем зовут? — не унимался дотошный казачонок.

— Из–за бедности проклятой. Всю жизнь в хархарах перебиваюсь, вот и прозвали люди добрые: Хархаль да Хархаль.

— А мы, дедуш, богатые или бедные?

— Да как тебе сказать... не дюже чтоб богатые, да и не бедные. Правильно будет — зажиточные. Богатые — это атаман наш Бачиярок, Евлампий Ежов, лавочник Егор Урылов. Только не долго остается быть им богатыми.

— Почему?

— Время такое приспело. Скоро их уровняют со всеми, как в том плетне колья — чтоб не дюже высовывались.

— Кто ж их уровняет?

— Найдутся такие... Вот, к примеру, большаки. Они, гутарят, бедноте дюже сочувствуют. Давче на сходе богомаз говорил, а он мужик грамотный, зря не скажет. У них, большаков этих, даже в песне поется: «Кто был ничем, тот станет всем». Выходит, я седня Хархаль, а взавтри — Сталаренкин Прохор Митрофаныч, всеми уважаемый человек.

С улицы донесся пронзительный женский крик: «У самой у тебя в носе свистит, дура толстомясая!» Дед Хархаль толкнул оконную створку, выглянул наружу.

— Параська со Стешкой Невдашовой схлестнулись, чисто собаки, — покрутил он укоризненно лысой головой.

Казбек, словно подхваченный сквозняком, вылетел на улицу, — интересно послушать, как ругаются стодеревские казачки. Они стоят каждая у своих ворот и поливают друг-дружку отборной бранью.

— Я чужих коров не дою по ночам, от своей коровки молоко пью, оттого я при здоровье и теле, а ты, ведьмачка, от ворованного молока да от собственной злости как щепка высохла! — гремела Прасковья, уперев в крутые бедра сильные полные руки.

— Валяешься цельными днями на постеле, как свинья в сажу, вот тебя и расперло от безделья, — на той же октаве отвечала ей соседка, длинная и тощая, как «журавль» над хуторским колодцем.

Это я–то валяюсь? — сощурила глаза Прасковья не то от солнца, не то от ярости. — Чтоб тебе так валяться на том свете, хохлушка курская!

— Я хоть и курская, да казачка, а ты приблудень бузулуцкий. У тебя подушки рубленым пером набиты. Поскубить было лень, так ты его топором, как солому.

— Кто, я? — задохнулась Прасковья. — Брешешь, подлая! Это у тебя в подушках вместо пуха сено напихано, а у меня они, как облачки, что святые себе в голова на небе кладут. Они у меня чисто пух.

— «Чисто пух»! — передразнила спорщицу Стешка. — Твоей подушкой бухнешь по голове — все одно что поленом.

— Н-на тебе подушку! — Прасковья повернулась к Стешке спиной, нагнулась, задрав руками юбку.

Тотчас и противная сторона проделала такой же фокус:

— Полюбуйся в зеркало, може, красивше станешь!

В это время из ближнего переулка, со стороны казачьего правления показалась группа мужчин. Это шли — Казбек сразу узнал их — отец, дед Чора, Степан, хозяин дома Кондрат, богомаз и Денис, которого Казбек видел в Моздоке на железнодорожном переезде. Несмотря на ранний час, они были навеселе, о чем красноречиво свидетельствовала их не совсем уверенная поступь.

— Вот же чертовы кикиморы, холера вам в бок! — воскликнул Кондрат, останавливаясь перед даровым зрелищем, — нашли чем хвастаться, так вашу разъэтак. У обоих хороши, что твои иконы. А ну, марш в хату! — прикрикнул он на жену. — Не видишь, гости идут, накрывать на стол надо.