Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— А какая она, его платформа?

— Отделение Терской области от России, образование самостоятельного казачьего государства на федеративных началах.

— Стал быть, сами по себе: как хотим, так и живем? Энто нам подходит! — загудела толпа. — А за каким нумером твой квиток, господин хороший?

— Наш бюллетень под номером один, голубого цвета, — выжал на землистом лице улыбку посланник областного комиссара. — Прощу подходить к столу.

Степан, возмущенный бесцеремонностью владикавказского комиссара, хотел было уже вмешаться в эту одностороннюю избирательную кампанию, но в это время раздался громкий насмешливый выкрик: «Позвольте!», и к столу направился высокий, одетый в рубаху-косоворотку, подпоясанную солдатским ремнем мужчина, в котором он тотчас узнал Тихона Евсеевича. «Надо было еще до начала схода с ним встретиться», — мелькнула в голове запоздалая мысль.

— Гля, богомаз в президим попер! — засмеялся Недомерок. — Должно, и вправду в атаманы метит. Ты как, Тихон Евсеич, смогешь отличить маштака от мерина?

Толпа поощрительно хихикнула.

— Что ж тут мудреного? — оглянулся богомаз на шутника. — Мерин вон у церковной ограды пасется, а маштак — здесь стоит.

— Игде? — Недомерок крутнулся вокруг своей оси.

— Да ты и есть маштак.

Весь сход потонул в хохоте.

— Вот же анафема, будь он неладен, не в бровь, а в самый глаз заехал... — покрутил головой дед Хархаль.

— Чего? — вытаращил глаза Недомерок. — Это почему ж я маштак?

— А потому, что терских казаков маштаками зовут, как донских — снохачами, — ухмыльнулся богомаз. — Или я не так говорю, граждане терцы? — обвел он смеющимся взглядом казачье собрание.

— Так, трясучку тебе в бок, — подтвердил, вытирая от смеха выступившие на глазах слезы, все тот же стоящий неподалеку от Степана старик в рваной-прерваной рубахе. — Хучь и обидно слухать такую прозвищу, да куды от правды денешься. Ты давай, Тихон Евсееич, по сучеству дела. Чего ты хотел сообщить обчеству?

— Кто это? — спросил шепотом у Кондрата Степан.

— Дед Хархаль, — ответил Кондрат тоже шепотом. — Пустой казачишка.

— С каких это пор иногородние стали иметь голос на казачьем сходе? — проворчал с передней скамьи Евлампий Ежов.

— С февральской революции, гражданин Ежов, — подмигнул местному богачу Тихон Евсеевич. — Или ты не слышал, как говорил представитель нашей республиканской власти: «Референдум — это всенародный опрос»? — он повернулся лицом к очкастому комиссару. — Вот вы, гражданин Филипповский, призываете народ голосовать за первый бюллетень — это ваше право, а я хочу призвать избирателей отдать голоса за бюллетень номер семь — это мое право.

У Филипповского от злости позеленело лицо. Он толкнул локтем своего соседа с ровным пробором на голове, что–то ему сказал. Тот в ответ развел руками. Атаман, поднял было свой жезл, чтобы ударить им по столу, но не ударил, а только нахмурился и качнул седеющей головой: до чего же измельчали казачьи традиции.

— А от какой партии твой плетень? — крикнул Недомерок, нарочно искажая мудреное нерусское слово.

— Мой бюллетень от партии большевиков, — ответил Тихон Евсеевич.

— Какая ж будет ихняя платформа: с хлебом, с салом аль с кизеками? — продолжал балагурить Недомерок.

— Помолчал бы ты, Ефим, — оборвал его дед Хархаль. — Дай послухать, что умные люди гутарят.

— Наша партия, — повысил голос Тихон Евсеевич, — призывает вас, трудовые казаки, к единению со всем российским пролетариатом и крестьянством, ибо только в союзе с ними можно строить новую счастливую жизнь.

— Гусь свинье не товарищ! — крикнул Евлампий Ежов.

— Совершенно верно, — согласился с ним богомаз, — если свинья сидит в закутке и дальше своего корыта ни черта не видит.

Евлампий вскочил, затряс над головой палкой, забрызгал слюной, но его крик потонул в общем хохоте:

— Ха-ха-ха! Ну и ловок чертов мужик: без мыла бреет!

— Товарищи! — поднял руку Тихон Евсеевич. — Представитель из Владикавказа говорил, что казакам, дескать, необходимо отделиться от России собственным государством. Старая и вредная шовинистическая песня. Это тот же свинячий саж с грязным корытом — его предлагает вам для жилья монархист Караулов. Да знаете ли вы, что этот демократ в кавычках четвертого августа сего года ввел в войсках Терской области положение о смертной казни.

Среди казаков прокатился ропот.

— Знаете ли вы, что этот терский государь наделяет созданную Временным правительством так называемую народную милицию жандармскими полномочиями, — продолжал богомаз, — что он грезит во сне и наяву восстановлением старого режима. Если вы соскучились по его императорскому величеству Николаю Кровавому, голосуйте за платформу Караулова. Если вам не надоела война — бросайте в ящик для голосования первый бюллетень. Думаете, зачем пожаловали к вам на сход вместе с этими господами меньшевиками и эсерами представители Казачьего совета с врачом? Спросите у них. Они приехали освидетельствовать ваших сыновей, для досрочной мобилизации и отправки их на фронт. Если вам не жаль своих детей — голосуйте за платформу Караулова.

— Это клевета! — взвился над столом очкастый эсер. — Это неслыханная провокация! Запретите ему! — затряс он козлиной бородой перед лицом Рымаря, — Лишите его слова! Я требую от имени моего правительства...

Но Тихон Евсеевич и так уже отошел от стола. Скручивая цигарку, он с усмешкой взглядывал на беснующегося эсера.

— Здорово ты его размарафетил, божий маляр, — похвалил его Недомерок, поднося под его длинный нос трофейную зажигалку. — А теперь объясни мне за ради Христа, почему наших казаков маштаками зовут?

Тихон Евсеевич затянулся табачным дымом, прищурил глаза.

— Что, забрало за живое? — посочувствовал казаку.

— За самое печенку, — признался Недомерок;

— Видишь ли, какое дело... Послали как–то взвод терских казаков на усмирение крестьянского бунта в Воронежскую губернию. Начали казаки нагайками полосовать мужичьи спины. А те озлобились, похватали карателей и выхолостили в сердцах.

— Фу, черт! — покрутил головой Недомерок — А ты не брешешь, Евсеич?

— Спроси у деда Хархаля, это он мне рассказал эту историю, — пыхнул дымом Тихон Евсеевич и вдруг закрестился в шутку: «Свят, свят, свят!», только сейчас увидев перед, собой улыбающегося Степана. — Журко! Суконный сын! Неужели это ты?

Взрослые улеглись спать в хате, а мальчишки забрались на сеновал. То–то благодать! От сена пахнет степью, а в раскрытую дверцу заглядывают любопытные звезды: что за смельчаки забрались ночью на чердак? А вдруг c кладбища забредет сюда вурдалак или с соседского база прокрадется в коровник, обернувшись кошкой, ведьма? Казбек прижался спиной к своему, молочному брату, натянул на голову мохнатую бурку: и зачем только водится на свете всякая нечисть? Он думал, что колдунья есть только у них в хуторе — бабка Бабаева, а из разговора с Трофимом выяснилось, что в станице таких колдуний считать не сосчитать: Химочка Горбачиха — раз, Акулина Прозорова — два, Стешка Невдашова — три, Антонея Бузулуцкова... И так далее — по всей станице. Казбек собственными ушами слышал вечером, как соседка Калашниковых кривая Гапка Слюсаренкина делилась своими переживаниями с теткой Парасей и божилась при этом, что видела ведьму собственными глазами. «Вот как тебя вижу, — таращила она глаза на собеседницу. — Встала я, мать моя, на заре до ветру... Значит, сидю под загатой, когда глядь: Стешка Невдашова махаеть какой–то одежиной, не то рубахой, не то портками в мою сторону — неначе мух нагоняет. Да-а... Тут как подымется с насеста вся курева, будто в курятник хорь забрался. А она, нечистая сила, все махаеть над плетнем своей одежиной. Ну я с перепугу: «Да воскреснет бог...» и шеметом — в хату. Что ж ты думаешь, Парашенька, накликала беду на мою голову чертова Невдашиха, три десятка чирьяков ей в бок. Куры с того дня нестись перестали, а потом и вовсе дохнуть начали — не успеваю их в Терек кидать».