Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Опять это проклятое молоко! Казбек провел ладонью по губам: сухие, даже потрескались.

— Ты откель будешь, милок? — поинтересовалась казачка. — У нас вроде, в станице нет таких, чтоб с серьгами.

— С хутора, — удовлетворил ее любопытство юный собеседник. — К дядьке Кондрату в гости приехал с отцом.

— Так ты Данилов сын, выходит?

— Ага, — улыбнулся Казбек, — а как ты знал?

— Да уж знаю, — усмехнулась женщина. — На нее похож как две капли воды: глазищи такие же, только синие, да и все остальное...

— У кого? — спросил мальчик.

— А... это я так, про свое. — казачка склонилась над бельем, ударила вальком так, что брызги попали Казбеку на лицо.

Достирав белье, она сложила его в таз, вынесла на берег, а сама стала раздеваться.

— Отвернись, чего уставился? — прикрикнула на мальчишку, снимая юбку.

Казбек послушно отвернулся.

— Гляди, не зацепись за крючок, — предупредил он, услыхав шумный всплеск под берегом.

— Не боись, за твой не зацеплюсь, — рассмеялась купальщица, погружаясь в прохладную терскую струю. Вынырнув, протерла пальцами глаза, поправила за плечами волосы. Под ними сверкнули голубые камни, вкрапленные в золотые серьги в виде скачущих во весь мах лошадей.

— Красивая я? — спросила насмешливо.

— Красивая, я еще таких не видал, — снова улыбнулся Казбек.

Женщина рассмеялась:

— Подсыхает молочко–то. А ты чего не купаешься?

— Плавать не умею, — признался Казбек.

— Какой же ты джигит после этого. Раздевайся, я тебя научу.

— Меня Степан научит, давче обещал.

— Какой Степан? — насторожилась казачка.

— Зять наш.

У казачки вдруг побледнело лицо.

— Он, что ли, тоже тут? — спросила изменившимся голосом и закусила верхнюю губу.

— Ага, здесь.

В это время к мосткам подошла запыхавшаяся и потная еще одна казачка. Толстая, старая и совсем некрасивая.

— Ольга! — крикнула она тонким плачущим голосом. — Купаешься, вошь тебя заешь, а твово мужа тем временем на хронт забирают.

— А я при чем? — огрызнулась Ольга. — И чего вы, мамака, блажите на всю станицу! Поспокойней аль не можете?

— Да как же спокойней, — схватилась за голову старая казачка. — Дохтур сказал, что годен наш Кузьма в обоз. Взавтри велено сбираться в Моздок вместе с молодыми казаками.

— Ну, а я что сделаю? Сама, что ли, заместо его в обоз отправлюся? — спросила Ольга, показываясь из воды и выжимая на ходу блестящие, словно золото, волосы.

Какая красивая и стройная эта тетка Ольга! Казбек даже рот раскрыл, заглядевшись на выходящую из воды казачку. Она белая, как фарфоровая чашка, из которой он пил чай у сестры Сона, и такая тонкая в поясе, что ее даже мальчишка сможет охватить одними пальцами.

— К дохтуру сходи, погутарь с ним: так, мол, и так, ваше благородие, — продолжала ныть старая казачка. — Болен наш Кузьма головкой да и телом немощен.

Ольга искривила губы, с трудом натягивая на плечи прилипающую к телу сорочку:

— Ну и сходили бы сами, вам же он сын.

— А тебе — муж, богом данный. Меня он и слушать не стал, я уже ходила. «Отечество говорит, — в опасности, а твой казак дома отсиживается. Его годки давно уже головы на войне положили». Можа, тебя послухает, знакомец все же.

— Да ить знакомец плату стребует! — вскричала Ольга с надрывом в голосе.

— За платой дело не станет, доча. Спроси сколько — мы и заплотим. Рази ж я не понимаю...

— Да ить не тую плату, мамака, — горько усмехнулась молодая казачка и, подхватив под мышку таз с бельем, пошла прочь от берега.

Хозяин и гости еще сидели за столом, когда с улицы донесся звонкий юношеский голос:

— Господа казаки! Сбирайтесь к правлению на сход! Эй, дядька Кондрат! — в окне показалась веселая курносая рожица с матерчатой шляпой на голове. — Атаман велел всем прийтить незамедлительно.

— Вот же приспичило не ко времю, — поморщился Кондрат, выглядывая в окно. — Кубыть, и вправду народ сбирается. — Он поспешно наполнил вином стаканы. — Ну, давайте, братцы, ишо по одной, да я побег, а то наш станичный не любит опазданьев.

Степан тоже отправился на сход. «Хочу посмотреть», — сказал Кондрату в ответ на его предложение оставаться до его возвращения дома и продолжать застолье. Площадь оказалась недалеко, всего в каких–нибудь ста саженях от Кондратовой хаты. На ней полным-полно народу. Все мужское население станицы, начиная со стариков-бородачей и кончая босоногими мальчишками, высыпало на свободное, вытоптанное людьми и лошадьми пространство между правлением и церковью. Старики важно восседают на деревянных скамьях, поставленных рядами вокруг стола, за которым сидит писарь со своими бумагами. У стариков в сморщенных руках длинные палки-бадики. Казаки помоложе ждут начала схода стоя. Они дымят махоркой и с улыбками на лицах слушают маленького щуплого станичника в белом, изрядно замаранном бешмете.

— Пойдем послухаем, о чем там Ефим Недомерок треплется, — потащил Кондрат своего гостя к толпе смеющихся казаков.

— Ну, дык вот, — говорил между тем Недомерок. — В Карпатах энто было. Горы там такие же, как и у нас, но не в них дело... Брусилов-генерал вел нас тогда в прорыв. Гнали мы австрияков, аж у них пятки дымились — лихо! Помню, прошлись мы лавой по ихнему пехотному полку — чисто тюрю сделали: известно, казаки, — Недомерок крутнул свой реденький ус. — Налетели неначе вихорь, с визгом, с матом — как положено. Немцы от нас — как баранта от волков. Да куды там... Рази уйдешь от казачьей шашки. «Майн гот!» — кричат, «мой бог», стал быть, по-нашему, а у самих от страха рожи перекосило. Много мы их порубали в тот день... Закончилась атака, наши пронеслись вперед, ну а я маненько задержался возле убитых, дай, думаю, пошаборю: часики, портсигарчики там разные... Слез я с коня — и по карманам, значица, у упокойников. Тут слышу, будто топотит сбоку. Глянул — и обмер: летит на мене сам Ангел Смерти, а за ним все его черное войско. На голове у него черная шапка с черепом и костями накрест, как у «адамовой головы» под распятием в церкви, на груди желтые шнуры. Сам здоровенный, морда краснющая, как у нашего Евлампия, — рассказчик подмигнул в сторону сидящего на скамье одутловатого старика с бадиком в руке, — и усищи вверх закручены — вылитый Вильгельма.

Впорхнул я в стремя, как тая ласточка, и дай бог ноги. А он, проклятый, уж в затылок дышит, чисто бугай. «Хальт, казак! Стой, щерт, дьявол!» — кричит и вот-вот палашом меня достанет. «Матушка-заступница, выручай! Никола-угодник! Сорок свечей поставлю», — шепчу коню в гриву...

— Про шашку аль забыл? — не выдержали в толпе.

— Перебил шашку палашом чертов гусар, будто оглоблей перебил лучинку.

— Из винтовки бы стрелил, — подсказали рассказчику снова.