Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Вспомнив этот рассказ, Казбек еще плотнее запахнулся в казачью бурку, прислушался, не царапает ли когтями по лестнице злая колдунья? Нет, не слышно. Кругом тишина, лишь вздыхает внизу корова, пережевывая жвачку, да посвистывает носом во сне Трофим. Незаметно для себя он уснул, а когда проснулся, в чердачном лазе уже синел рассвет и бледные от бессоницы звезды одна за другой закрывали усталые глаза, впадая в дневную спячку. Оказывается, он проснулся не сам по себе, а от прикосновения Трофима.

— Вставай, — говорил тот, тряся разоспавшегося товарища за плечо и сам трясясь от утренней свежести. — Мать уже корову подоила. Да вставай же.

— Зачем? — зевнул Казбек, пытаясь вновь натянуть на плечо бурку.

— Летать будем, аль забыл? Давай лезь на крышу, спустишь оттуда вожжи.

— Ага, — согласился Казбек, с трудом расставаясь с мягким ложем.

Мальчики спустились с чердака, переставили лестницу к задней стене сарая. Казбек, забрав из рук приятеля моток веревки, полез на камышовую крышу. Уселся на конек да так и застыл с концом веревки в руках при виде выкатывающегося из–за косогора солнца. Оно красное, как созревшая малина, и большое, как колесо в арбе. Интересно, как оно катится по небу? Может быть, его катит палкой святой Уацилла? Но почему его не видно, ведь небо такое прозрачное? Ах, какое оно красивое! Нежно-голубое, даже зеленоватое у края земли и синее-синее вверху, там, где искрится в солнечных лучах одинокая звездочка. Казбек перевел взгляд со звезды на стоящий за Тереком лес, и сердце у него в груди непонятно отчего обволоклось какой–то сладкой истомой. Нет, это не деревья, а богатыри-нарты стоят на том берегу. Они протягивают к солнцу могучие руки и просят у него благословения на ратные подвиги.

— Тащи! — донеслось в это время снизу, и Казбек очнулся от своих грез. До чего же тяжел этот чертов аэроплан! Тяжелее муки, которую он поднял в амбаре Аксана Каргинова. Хоть бы самому не свалиться с крыши... Вот рядом с лестницей показался хвост аэроплана. Вместе с ним высунулась из-за края крыши взъерошенная голова самого летчика:

— Счас легче пойдет на колесах... Мамаки не видать на базу?

— Не... — помотал такой же лохматой головой Казбек, втаскивая на гребень крыши корытообразный «ньюпор».

Все происшедшее затем не заняло и одной минуты. Взобравшись на крышу вслед за своим детищем, Трофим уселся в него, стиснул пальцами «ручку управления».

— Полетишь со мной? — оглянулся на товарища.

— Не... — снова помотал головой тот, удерживая на гребне крыши хвост летательного аппарата.

— Ну, как знаешь, — презрительно дернул губами летчик. — Отвязал вожжи?

— Да.

— Взлет! — прозвучала команда.

Казбек догадался, что нужно сделать: он разжал пальцы, и «ньюпор», прошуршав прялочными колесами по камышовому скату, полетел... в крапиву. «Разбился!» — мелькнула в голове Казбека страшная мысль. Хватаясь за стебли камыша, он сполз по крыше к лестнице, спустился по ней на землю и бросился к месту авиационной катастрофы. Оно было недалеко, тут же под крышей. Красавец «Ньюпор», вновь превратившийся в свиное корыто, лежал на боку без пропеллера и хвостового оперения. Одно колесо валялось неподалеку от свернутого в трубу жестяного крыла, другое — укатилось к плетню невдашовского огорода. Сам пилот сидел в крапиве и отчаянно чесался.

— Слава всевышнему, ты живой! — вскричал обрадованно Казбек, бросаясь к нему.

— А что мне сделается, — хладнокровно ответил потерпевший аварию. — А ну, помоги подняться, у меня что–то здесь неладно, — он притронулся к щиколотке правой ноги.

Казбек подхватил приятеля под мышки, и тот, приподнявшись, ойкнул и вновь уселся на землю.

— Нога сломал? — испугался Казбек.

— Не знаю, — побледнел, Трофим, — горит, спасу нет.

— Не надо было летать, — вздохнул Казбек, усаживаясь на корточки. — Что теперь дома сказать будем?

— Скажем, с тутины свалился.

Но соврать друзьям не пришлось: стукнула калитка, и в огороде появилась Трофимова мать с сапеткой в голых до локтей руках. Взглянув на помятую крапиву и остатки самолета, она сразу поняла, в чем дело.

— Летал, что ль? — крикнула она, побледнев при виде сидящего на земле сына. — Ох, царица небесная! И в кого ты такой уродился непутевый? Где болит? Что сломал?

— Да ничего я не сломал, мам, только ногу чуть зашиб, — ответил Трофим, на всякий случай прикрывая рукой затылок от материнской ладони и пытаясь вновь подняться на ноги. Но мать подхватила его на руки, понесла к хате, на ходу ругаясь и плача.

— Господи, отец святой, — всхлипывала она, — у людей дети как дети, а тут—чистое наказание: то через Терек поплывет на спор, то с тутины сорвется. А я–то дура все гадала: и что за чертовину он смастерил в крапиве? Взять бы да энтой крапивой... Ить, чуяла — не к добру. Нет бы порубать ее на дрова да в печку. Ну, как останешься калекой на всю жизнь, что я с тобой тогда делать буду?

— Не останусь, мам.

— Молчи уж. Надо Горбачиху позвать, авось, поможет святая душа.

— А надысь ты говорила, что она ведьма, — заметил Трофим.

Но мать оставила его замечание без ответа. Уложив пострадавшего в постель, она поспешила к станичной лекарке с десятком яиц в фартуке. Вскоре она вернулась в сопровождении маленькой, сухонькой старушки с веселыми глазами-пуговками. Глядя на нее, Казбек признался себе в душе, что никогда бы не подумал, что она ведьма. Да и голос у нее ласковый, добрый, не то что у бабки Бабаевой. Вкатилась в хату, перекрестилась на образа, защебетала ласточкой.

— Ах ты доброхот этакий, непослушник матернин, — пожурила она Трофима, приседая к нему на край постели, — Ну-кось, покажи свою ноженьку. Вот здеся больно? Оно и видать — припухши. Счас мы тебя полечим. Будешь еще «наурскую» отплясывать любо-дорого.

Ручки у бабки маленькие, костлявые. Бегают по Трофимовой ноге, как два паучка: в одном месте прижмут, в другом — погладят.

— Иди–ка сюды, милая, — позвала лекарка Прасковью, — подержи его маненько за ногу, вот тута... Слыхала, мой квантирант объявился?

— Писарь, что ль? — удивилась Прасковья.

— Он самый. Недомерка, говорят, от смерти вызволил на войне. А мы думали, что он в абреках. Ну–ка, держи крепче... — с этими словами бабка взялась обеими ручками за больную ступню и, ласково приговаривая, неожиданно дернула к себе. Трофим дико вскрикнул, и у стоящего рядом Казбека едва не разорвалось от этого крика сердце.

— Ничего, миленький, потерпи, — продолжала ворковать бабка, снова бегая руками-паучками по Трофимовой ноге. — Счас я тебе пошепчу от вывиху, — и она, склонясь над ступней, зашептала: