Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

По собранию прокатился смех.

— Попрошу без идиотских каламбуров! — огрызнулся левый эсер. Но Дмыховская не обратила на его выкрик внимания. Высоко держа коротко остриженную голову, она подошла к столу и, бросила на него маленькую книжечку.

— Пущин спрашивает, как и кто практически может кончить войну и навести в стране порядок? Отвечаю: это сделает партия большевиков, членом которой прошу меня считать с сегодняшнего дня. С меньшевиками и вот такими левыми эсерами, как этот кулацкий сынок, отныне я порываю до конца моей жизни.

Комната вздрогнула от дружных аплодисментов:

— Молодец, Клавдия! В добрый час!

Прения подытожил Дорошевич. Он еще раз напомнил о том, что контрреволюция «поднимает голову» и что в настоящее время необходимо как можно скорее запастись оружием.

— Не те деньги, что у бабушки, а те, что в пазушке, — послышался чей–то язвительный голос. — Где мы возьмем это оружие?

— В арсенал надо поехать, — ответил Дорошевич.

— Кого ж мы туда пошлем?

— Кого? — Дорошевич обвел взглядом присутствующих, остановил его на Степане. — Журко Степана Андреевича, кого ж еще. Он заведует военным отделом, ему и карты в руки.

Степан хотел было возразить, что ему, мол, нужны в дорогу не карты, а железнодорожный билет с деньгами, но воздержался от шутки: дело предстояло совсем не шуточное, да и вообще на душе невесело. Где его искать это оружие? Кто ему его даст? Кузнец Амиров уже ездил по его заданию в Армавир — там двери оружейных складов опечатаны семью печатями казачьего правительства. Надо снова ехать к Миронычу, пусть посоветует, куда обратиться.

Собрание кончилось. Члены Совдепа разошлись по домам. Один лишь Степан оставался в помещении Кирилло-Мефодиевской школы, где временно разместился Совет, когда в класс вошел причудливо одетый здоровяк с ярлыгой в руке.

— Здоровеньки булы, — прогудел он успенским колоколом и смущенно улыбнулся.

— Здравствуйте, товарищ, — не без удивления воззрился заведующий военным отделом на пришельца: уж очень у него был живописный вид. На голове островерхая мохнатая шапка, на плечах украшенная медными бляхами кожаная куртка, под курткой такие же кожаные штаны, заправленные в добротные, гигантского размера сапоги-вытяжки. — Вы по какому к нам делу?

Несмотря на то, что посетитель пришел в неурочный час, Степан не только не огорчился его приходом, но даже обрадовался: служебный разговор оттянет время возвращения домой.

При мысли о Сона у него холодело в груди и тянуло к очередной папиросе.

— Да вот... — здоровяк развел в стороны огромные ручищи, — прийшов до вас, щоб далы якусь працу.

— А откуда вы, товарищ? — Степан жестом предложил гостю сесть. Но тот, недоверчиво покосившись на тонкие гнутые ножки венского стула, предпочел остаться на ногах. «Ну и детинушка!» — усмехнулся про себя Степан.

— Мы с хутора, — ответил детинушка. — У Холода працувал чабаном.

— У Холода? У степного короля? — в памяти Степана всколыхнулось далекое воспоминание о двух дородных покупательницах со степного хутора.

— Ну да, у него, бодай вин сдохне, — насупился чабан.

— А что так?

Чабан отрешенно махнул сизым, кулачищем.

— Я думав, царя скинулы — все буде по-иному, — помрачнел он еще больше лицом, и запорожские усы его, казалось, опустились еще ниже по краям скорбно поджатого рта, — а все осталось, як и раньше було. Народ як робыв от темна до темна, так и робыть, а мий хозяин як пыв з них кровь, так и пье по сей день. Вот я и не вытерпел: рассчитался с ним и приихав в Моздок.

— А почему в Моздок? Разве в городе требуются чабаны?

Чабан понимающе покивал головой.

— Я, друже мий, сюда не чабановать приизжав, — вздохнул он. — Я приизжав сюда, щоб отвести душу, щоб вси видели, шо я тоже человек, а не скотина.

— Ну и как же ты ее отводил? — поинтересовался Степан.

— А як и вси отводят, — вновь оживился чабан. — Закупыв самый найкрашчий ресторан тай гуляв цилую недилю. Сам Каспар мэни за столом прислуживал и другие господа мэнэ всяк ублажалы. Изгалявся я над ними як хотив, уж отплатил им паскудам, за всю нашу гирькую жизнь.

— Кому отплатил, владельцу ресторана? — не удержался от усмешки работник Совдепа, — Да разве дело в одном только Каспаре? Разве пьяной гульбой можно исправить зло? Ведь твоему Холоду ни жарко ни холодно от того, что ты просадил в ресторане заработанные за год деньги. Нет, товарищ, не таким способом нужно бороться со степными королями.

— А яким?

— Пролетарским. Ну, да мы с тобой еще поговорим об этом... не знаю как тебя зовут.

— Митро Остапович, — подсказал чабан.

— Ты где сейчас живешь, Дмитрий Остапович? — переменил разговор Степан.

— А нигде. Як гроши кончились, мэнэ из гостиницы шуганулы вместе с герлыгой, тильки пыль заследом. Потому и прийшов до вас — подсказалы добры люды: иди, мол, до Советской власти, она допоможет.

Степан с минуту подумал, барабаня по столу пальцами, и вдруг, просветлев лицом, резко поднялся из–за стола:

— Пошли к Амирову.

— А кто цэ такый?

— Кузнец. Самый лучший в городе. Будешь у него молотобойцем.

— А я, братику, сумею? — встревожился чабан, крепче прижимая к себе ярлыгу, словно боясь, что ее у него сейчас отнимут.

— Сумеешь, сумеешь, — успокоил его Степан. — Занятие как раз по твоей комплекции.

Чабан доверчиво пошел за своим доброжелателем.

Во Владикавказ Степан отправился на следующий день. Мироныча он нашел у него на квартире в Лебедевском переулке.

— Замучили примирительные съезды, — пожаловался он, проводя моздокского гостя в заставленную книжными полками комнату. Вид у него как всегда бодрый, но под глазами заметна все же тень усталости. — В третий раз примиряем казаков с ингушами, а они не прошло и дня как снова схватились. Нет, тут одними съездами не обойтись. Ингушам земля нужна, а не карауловские слезы.

— Чьи слезы? — не понял Степан.

— Атамана Терского казачьего войска. Представители враждующих сторон клянутся на съезде не поднимать друг на друга руку, а Караулов с Джабагиевым сидят в президиуме и плачут от умиления. Вот так же, говорит, плачут крокодилы, поедая свою жертву: жалко, но что поделаешь, если кушать хочется... Знакомься: Костя Гатуев, поэт и журналист, достойный преемник великого Коста.

Навстречу Степану поднялся от стола молодой осетин. У него открытое, чистое лицо, с выразительными, чуть грустными глазами.

Степан пожал ему руку, назвал себя.

— Знаю, знаю, — блеснул зубами Гатуев. — Помните, на Лысой горе?

«Ну, конечно же, это он, тот самый-юноша с одухотворенным лицом, принимавший участие в «крестинах», — вспомнил Степан. — Очень рад, что вам удалось оседлать своего Пегаса, — он еще раз пожал руку поэту и журналисту.