Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Господи! — тряслись вместе с руками его губы, — что же энто такое, а?

Вторую заплату он сорвал, уже не присматриваясь, есть ли что под нею. И опять в загоревшиеся звериной жадностью глаза человека полыхнуло жаркое пламя червонного золота. Тогда в лихорадочном исступлении, обливаясь ручьями пота, и дрожа всем телом, он начал судорожно рвать все подряд: заплаты и цельное домотканное сукно черкески — золото струилось почти из каждой дыры.

Через несколько минут ограбленный труп напоминал собою кучу мелко порванного тряпья. Кузьма разогнул спину. Сняв шляпу, отер ею мокрое лицо. Огляделся вокруг: нигде — никого, только на ближнем кургане чернел каменным изваянием степной орел, да в сотне шагов от него бродило несколько ворон — они тоже ждали своей доли от покойника. «К атаману пойти зараз?» подумал, приходя в себя, рыбак, но тут же его светлые глаза потемнели от другой, более удобной мысли. Он подхватил мертвеца под мышки и, стуча по гальке его одеревенелыми ногами, поволок к воде.

— Прости, мусульман, — сказал он хрипло. — Тебе все одно теперь, некрещеная твоя душа, а мне иначе нельзя: атаман, не дай бог, прознает, все отберет, старый коршун, — и с этими словами бросил труп в воду.

Терек подхватил утраченную было добычу, с злорадным урчанием потащил в неведомую даль. «Ну и рыбка!» — на этот раз с удовлетворением подумал Кузьма, благодарным взглядом провожая плывущие мимо грязно-желтые куски пены, и вдруг передернулся всем своим долговязым телом: у ближнего переката из мутной струи медленно поднялся скрюченный синий кулак и, словно погрозив ему, Кузьме, с плеском погрузился в воду.

— Свят, свят, свят! — воскликнул суеверный казак сразу пересохшими губами и, вновь почувствовав тот самый ночной ужас, схватил снасть и не оглядываясь бросился прочь от жуткого места.

— Наш муж, ты посмотри, что я купила в магазине Марджанова, — Сона, войдя в комнату, взмахнула перед Степаном отрезом пестрой материи. — Ксения говорит, что батист самый модный материал в этом сезоне.

— А Ксения тебе не говорит, что в России сейчас самый модный материал — это хлеб? — нахмурился Степан, даже не взглянув на женину покупку. — Народ голодает, терпит всяческие лишения, а у вас с Ксенией на уме одни лишь тряпки.

— Я... я хотела, — смешалась Сона, — сшить новое платье. Ксения говорит...

— Что ты все: Ксения да Ксения! — вспылил Степан. — У тебя нет своего ума, да? Тащишь в дом всякую ерунду.

У Сона изумленно распахнулись ресницы.

— Что с тобой? — спросила она дрогнувшим голосом. — Ты никогда так не говорил мне.

— Прости... — снизил тон супруг, снимая с гвоздя кепку. — Ты бы лучше купила брату приличные штаны, ему скоро в школу идти.

— Я уже купила. Хочешь посмотреть? — Сона нагнулась над сундуком.

Степан надвинул на лоб кепку.

— Потом, потом. Я опаздываю на собрание.

— Уходишь в свой Совдеп? — у Сона заблестели на ресницах слезы. — Я тебя совсем не вижу: на дежурство ухожу — ты в Совдепе, с дежурства прихожу — ты опять в Совдепе. И о чем вы там с нею целыми днями говорите?

— С кем? — удивился Степан.

— С Жанной д'Арк в кожаной куртке.

— С Дмыховской? Ну, это ты брось... Это называется с больной головы на здоровую. Клавдия мой товарищ по работе. И потом... я же не спрашиваю, о чем вы там с Негодновым по ночам толкуете, — отрезал Степан и хлопнул дверью.

Словно поленом ахнул по голове несчастную женщину. Упала на кровать, затряслась от рыданий. Разлюбил! Не хочет больше видеть. Нарочно из дому уходит. А когда не уходит, то сидит мрачный какой–то. Молчит и курит.

В комнату вбежал Казбек:

— Сона, я есть хочу.

Сона поднялась, отерла глаза, отворачивая от брата лицо, стала накрывать на стол.

— Почему ты плачешь? — спросил брат, беря в руку ложку и склоняясь над тарелкой с супом.

— Я не плачу, это тебе просто показалось, — улыбнулась Сона, но улыбка вышла кислой. — Прежде чем садиться за стол, иди помой руки. Ты ведь теперь не на хуторе живешь, а в городе. Скоро в школу пойдешь.

— А у меня руки чистые, — Казбек показал сестре ладони. — На Терек с Мишкой ходил.

— Так ты купался?

— Ага, купался.

— О ангел мужчин! — Сона воздела к потолку руки. — Оставила тебя на свою голову. Утонешь, что тогда с нами будет.

— Как я утону, если умею плавать.

— Кто тебя научил?

— Дорька.

— Какая Дорька?

— Невдашова. Казачка в станице. Очень хорошая, она меня из Терека вытащила, когда я тонул.

— Как — тонул? — побледнела Сона.

Казбек рассказал, как учился плавать в Тереке под руководством стодеревского казака.

— А отец где был в это время? А Степан?

— Отец с дедом Чора тосты говорили дядьке Кондрату, а Степан с богомазом про политику говорил.

— А еще с кем там Степан говорил?

— С Денисом Невдашовым, Длинный такой, худой, как наш Бехо Алкацев.

— Больше ни с кем? Женщины в кожаном бешмете там не было с ним? Папиросы, как мужчина, курит.

— Нет, такой не видел, — покачал головой Казбек, дуя в горячую ложку. — Казачку одну видел на Тереке. Хотела говорить с ним. Но у нее нет кожаного бешмета, она в юбке и кофте ходит, как и все.

— Казачка? — Сона склонилась к самой Казбековой тарелке. — Что ж она говорила?

— «Скажи Степану, чтоб на Терек пришел, дело очень серьезное, поговорить надо». Деньги давала, да я не взял.

— Ма хадзар! — воскликнула Сона испуганно, больно ухватив пальцами братишку за плечо. — Ее Ольгой зовут?

— Да...

— И ты передал ее просьбу Степану?

— Да.

— И он ходил на Терек?

— Ходил.

— Чтоб у нее выскочил глаз! — вскричала Сона, заметавшись по комнате. А Казбек даже есть перестал, наблюдая за тем, как она хватает разные вещи и торопливо складывает их на кровати в одну большую кучу.

— Сона, зачем ты положила мою шапку? — спросил он в крайнем удивлении.

— Мы уходим из этого дома, ма хур, сейчас же, — ответила сестра, завязывая узлом концы байкового одеяла.

— Куда?

— Куда–нибудь...

В Совдепе как всегда, накурено — дышать нечем. Прибитый к стене лист пожелтевшего ватмана с призывом «Не курить!» никого из присутствующих не смущает и служит, очевидно, необходимой деталью учрежденческого интерьера, как и висящие рядом часы-ходики, ходившие в последний раз еще при царе Горохе.

Степан сидел в президиуме собрания и, поглощенный думами о своих семейных неполадках, рассеянно слушал выступающих товарищей. Говорили о разном: о растущих ценах на продовольствие и товары, о наглеющих с каждым днем спекулянтах, участившихся грабежах и убийствах. Клеймили позором местную буржуазию и кулацко-офицерские верхи, способствующие усилению анархии и разжиганию вражды между народами Терского края. Ругали, обличали, «выводили на чистую воду» врагов революции, но от конкретных предложений для борьбы с ними воздерживались.