Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Дождемся Учредительного собрания, и все само станет на свои места, — уговаривал собрание Игнат Дубовских. — Не можем же мы нарушать демократию.

— Вот приедет барин, барин нас рассудит, — бросил кто–то реплику, и Степан узнал в нем офицера-медика Близнюка, вернувшегося с фронта неизлечимо больным. Он худ и бледен до синевы, часто заходится в кашле — наглотался немецких газов под Яссами. — Пока раскачается твое Учредительное собрание, атаман Караулов восстановит против нас все терское казачество.

— Близнюк! — постучал карандашом по графину председательствующий Дорошевич. — Не превращай собрание в базарную бестолочь. Хочешь сказать — возьми слово.

— Не говорить, а делать надо. Вооружаться надо.

Дорошевич вновь постучал по графину.

И тогда слово взял Степан.

— Товарищи, — сказал он, в одно мгновенье забыв про свои житейские неурядицы. — Я полностью разделяю мнение Близнюка. Заправилы казачества и Союз объединенных горцев требуют вывода из Терской области воинских частей. Вы думаете, эта мера действительно продиктована «стратегическими соображениями», как они утверждают, для сохранения мира между народами Северного Кавказа? Как бы не так. Расчет ясен: они хотят лишить Советы их вооруженной опоры и разделаться с ними силами контрреволюционно настроенного каэачества. Не выводить, а вводить нужно войска в Терскую область. Я как заведующий военным отделом Совета предлагаю передислоцировать 1-й Кавказский мортирный дивизион из Колубашева в Моздок и разместить его рядом с Совдепом в бывших казачьих казармах. Кроме того, в кратчайший срок необходимо создать на базе имеющейся охраны народный вооруженный отряд, вовлекая в его ряды преданных делу революции рабочих, солдат и крестьянскую бедноту.

Степан раскрыл лежащую перед ним папку.

— Вот что говорится в резолюции 6-го съезда нашей партии, состоявшегося, как вы знаете, недавно в Петрограде: «В настоящее время мирное развитие и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны, ибо власть уже перешла на деле в руки контрреволюционной буржуазии. Правильным лозунгом в настоящее время может быть лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии. Лишь революционный пролетариат, при условии поддержки его беднейшим крестьянством, в силах выполнить эту задачу, являющуюся задачей нового подъема...»

— Это безумие! — выкрикнул Дубовских.

— Что ж тут безумного? — посмотрел на него Степан. — Свергнуть власть скомпрометировавшей себя в глазах народа буржуазии и передать всю полноту власти Советам рабочих солдатских и крестьянских депутатов?

— Да поймите же, это незакономерно! — вскочил со стула Дубовских, обводя членов собрания рукой с растопыренными пальцами. — За один год — две революции. Вы только подумайте, к чему призывают большевики: взяться за оружие и свергнуть законную власть, демократическое правительство, которому народ вверил свою судьбу и которое стоит в конечном счете на страже интересов всех слоев общества. Это авантюра! Говорить сейчас о победе социализма в России, все равно что о разведении цветов на лунной поверхности. «Предметом возможных завоеваний для революции, — говорит лидер нашей фракции Церетели, — является полная демократизация страны на базе буржуазно-хозяйственных отношений». Да вы почитайте Маркса. Не он ли утверждает, что при развитии капиталистических отношений в мире нельзя построить социализм в одной стране.

— Во времена Маркса это действительно было справедливо, — снова возразил ему Степан. — А вот вождь нашей партии Ленин говорит, что социализм может победить в отдельно взятой стране. Неужели вы, Игнат Матвеевич, до сих пор не ознакомились с Апрельскими тезисами?

— Почему я должен ориентироваться на сомнительные выводы человека, стоящего вне закона и скрывающегося от судебной ответственности? — пожал плечами Дубовских.

— В таком случае мы с вами никогда не найдем единой точки, в которой бы соприкоснулись наши усилия по разрешению поставленного на повестку дня вопроса, — махнул рукой Степан. А сидящий рядом Дорошевич строго сдвинул брови.

— У тебя все? — повернулся он к Степану.

— Все, — ответил тот и сел на место.

— Кто еще хочет выступить? — обвел взглядом Дорошевич собрание.

— Дайте–ка я скажу, — болезненно усмехнулся Близнюк и поднялся со стула. Он привычно одернул китель, глухо откашлялся в кулак. — Товарищи! Временное правительство в таком составе, как оно есть, можно терпеть только временно, да и то лишь самое короткое время. Там такой букет карьеристов-дельцов, денежных тузов и помещиков, что от него на всю Россию несет контрреволюционным ароматом. Не чувствовать его могут только люди, страдающие политическим насморком. Толку от такого правительства ждать нечего. Поезжайте на фронт, спросите у солдат, желают ли они менять двуглавого императорского орла на общипанную временную ворону? Они вам скажут: «Хрен редьки не слаще». Они открыто требуют конца войны, хлеба, мира, земли для крестьян и восьмичасового рабочего дня для рабочих. Кто это даст, за теми пойдут солдаты и многие офицеры.

Затем Близнюк вкратце охарактеризовал положение на русско-германском фронте, рассказал об участившихся братаниях русских солдат с немецкими, о растущей ненависти в окопах к правительству Керенского, решившему вести войну до победного конца, и закончил свое выступление стихами Демьяна Бедного, весьма популярными в то время среди солдатской братии:

Ему дружно похлопали. Воздержался от аплодисментов лишь Дубовских да еще несколько человек, сидящих рядом с ним.

— Демагогия, — проворчал один из них, крупноголовый, сытый, с белыми, как у поросенка, бровями на курносом лице, — Вы мне конкретно скажите, как практически можно покончить с войной и разрухой? А декламировать стихи и мы умеем:

— и он издевательски хихикнул.

Собрание взорвалось множеством негодующих голосов:

— Позор! Это глумление над революцией! Прокатить за дверь буржуазное охвостье!

Резче всех прозвучал среди них женский голос:

— Ты хоть и Александр Пущин, но больше смахиваешь не на друга Пушкина, а на друга Мережковского. Хоть ты и перекрасился в левого эсера, но у тебя по-прежнему преобладает «эсерый» цвет.