Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Дайте хоть домой заскочить, — взмолился Василий.

— А тебе это как раз по пути, — сказал Дорошевич. — Впрочем, до утра, пожалуй, можешь отдохнуть.

«Вот так хрен с редькой, — подумал Василий. — С ходу взнуздали, как ту лошадь. Спешил от дождя, да попал под ливень. Неужели еще воевать придется?».

Распад, анархия и межнациональная резня царили в Терской области к началу 1918 года. Лишенные царской поддержки обеспеченные слои казачества впервые за всю историю растерялись перед опасностью, возникшей вследствие разгоревшейся распри с горцами, и усомнились в своей силе. Избалованное правительственными льготами казачество оказалось в довольно щекотливом положении. С одной стороны, не хотелось идти на компромисс с Советской властью, не обещающей привилегированной касте чего–либо хорошего своей демократической политикой, с другой стороны, было страшновато оставаться один на один с численно превосходящими горцами, решившими силой взять себе земли. Из двух зол выбирают всегда меньшее. Поэтому терское казачество решило поступиться своей гордостью и стало искать сближения не только с иногородним населением, но и с Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, чтобы совместными усилиями организовать военный поход на горцев.

«Попомни мое слово, — сказал Картюхову в Совдепе Степан Журко, — казачьи полковники неспроста затеяли эту игру в демократию. Они сыграют с нами злую шутку, если мы пойдем у них на поводу».

Василий потянулся, нежась в постели, взглянул на окошко: оно разрисовано морозом в пышные папоротниковые листья, которые нежно розовеют в лучах восходящего солнца. Славно–то как дома, на мягкой перине, под ватным одеялом да еще рядом с горячей печкой. После трех лет прокуренных блиндажей и гнилых окопов. До того хорошо, что и вставать не хочется. А вставать надо: в казачьих казармах ждет его рота красногвардейцев. Правда, рота — это не больше как название, скорее, просто боевая дружина без боевой выучки и с плохим боевым вооружением.

В сенях постучали.

— Кто там? — спросила хлопочущая у печи жена.

— Это–таки я, добрые люди, — ответили в сенях простуженным голосом, и вслед за тем в кухню вошел Мойше.

Василий, стараясь не скрипеть кроватью, вытянул шею, чтобы получше рассмотреть из–за занавески старого знакомого. Он был одет сегодня в длинный, засаленный до блеска лапсердак, из–под которого виднелись латаные, с кривыми каблуками сапоги. На голове у него по-прежнему красовалась кепка, натянутая на лоб до самых ушей. Своим видом он очень походил на пророка Моисея, нарисованного в Успенском соборе на стене, только вместо каменных скрижалей Завета висел у него через плечо на ремне дубовый бочонок.

— Бывайте здоровеньки, хозяева честные, — продолжал Мойше, кланяясь и закручивая по обыкновению в штопор жиденькую бороду. — Я–таки не забыл, что у вас скоро праздник Крещение, а какой же, извиняюсь, праздник без уксуса. Пхе! Никакой это не праздник: ни горчицу запарить, ни селедку смочить, чтоб с лучком — это же цимес!

— Здравствуй, Мойша, — ответила хозяйка дома. — Я думала, ты принесешь уксус к Рождеству, а ты почему–то не пришел, я и купила на базаре.

— Что вы, господь с вами! — вскричал в ужасе Мойше. — Брать уксус на базаре! Там же отрава, а не уксус. Знали бы вы, с чего они его делают — ого! Вы, хозяйка-сердце, погубите этим уксусом и себя, и своего ребенка. Сколько прикажете налить: бутылочку или полбутылочки? В своей посуде или в вашей?

— Наливай в свою, — расщедрилась хозяйка-сердце, давая возможность продавцу уксуса заработать лишнюю копейку на посуде, которую он собирает по дворам.

Мойше достал из бездонного кармана своего лапсердака бутылку, посмотрел ее на свет:

— Вы–таки не беспокойтесь, мой Шлема-внук очень хорошо моет бутылки, его научила этому покойная мать, вечное ей блаженство в райской обители. Ох, если бы вы знали, какая чистюля была моя невестка Голда, ей бы аптекаршей быть.

Василий не выдержал: оделся и вышел в кухню поздороваться со стариком.

— Ох ун вей мир! Это–таки вы! — вскричал обрадованно Мойше. — Всегда б мне видеть вас, молодой человек, таким красивым и здоровым. А ваш приятель, извиняюсь, случайно не у вас? Такой горячий молодой человек...

— Нет, не у нас, — усмехнулся Василий. — Он уехал к себе на Русский хутор.

— Доброго ему пути, — произнес Мойше таким тоном, каким говорят «скатертью дорога». — Я бы тоже уехал из Моздока на какой–нибудь хутор.

— А что так? — удивился хозяин дома.

— Как! Вы не знаете, что сейчас творится в Моздоке? Разве вам еще до сих пор не рассказали, как громили лавку Левы Бритмана? Видит бог, я не хотел бы оказаться в тот день на его месте. А дом Иосла Бибера! Вокруг него до сих пор летает пух из разодранных перин. Мой бог! Берите золото, деньги, вещи, но зачем же бить зеркала и резать перины? Зачем таскать старого человека за его седые пейсы и говорить ему, что он жидовская морда? Это — в Моздоке. А что делается во Владикавказе — и подумать страшно. Там раздевают и режут в каждом переулке прямо среди бела дня. Кто–то поджег тюрьму, и все узники разбежались. Представляете, что это за публика? Вчера оттуда приехал Янкл Шейнис (наконец–то господь воздал ему должное за мои страдания: у него тоже побили стекла в магазине), так он говорит, что офицеры ворвались в Совдеп и арестовали всех служащих. Там идет настоящая война. А что творится в Грозном — ого! Это же Содом и Гомора, вот что это такое. Вей мир! Люди совсем лишились рассудка. Хромой Меер приехал из Гудермеса, так он говорит...

— У него тоже магазин обчистили? — догадался Василий.

— Нет, у него маленькая сапожная мастерская.

— Действительно нехорошо получается, — посочувствовал Василий. — Очень жалко Осипа Вассермана.

— А при чем тут Вассерман? — удивился старик.

— Как то есть причем? Как подумаю, что у него вокруг дома летает пух...

— Пхе! — поморщился Мойше. — Откуда же там возьмется пух?

— Как откуда? Из перины Вассермана.

— Из перины Вассермана? Этого многодетного формовщика с кирпичного завода? — Мойше дробно рассмеялся, словно крутнул самодельную кукурузную мельницу. — Если и есть у него перина, то набита она не пухом, а соломой.

— Так его, выходит, не ограбили во время погрома? — прищурился Василий.

— Спаси вас бог, кто же будет его грабить? — выпучил глаза Мойше. — У него в хибаре кроме блох да тараканов и взять нечего.

— И Пекляра тоже не тронули?

— Конечно нет. Он со своей Брайной даже по праздникам ест одну лишь хворобу с болячкой, а запивает чесоткой.

— А купца Гусакова добре тряхнули?

— Разгромили начисто. Витрины повыбивали и всю обувь растащили.