Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Ольга выпрямилась, поставила коленку на дверной порожек, намереваясь забраться на чердак и поближе рассмотреть сокровище; в тот же миг привлеченный шорохом Кузьма дико взглянул на появившуюся в двери человеческую фигуру и, крутнувшись к ней спиной, зашуршал сеном.

— Гля, чего это ты тут делаешь? — спросила Ольга, поднимаясь с колен и отряхивая пыль с подола юбки.

— Да это... — обернул к ней растерянное лицо тяжело дышащий муж, — сену щупал. Дай, думаю, проверю, а то складали ее, сама знаешь, с сырцой — как бы не загорелась, упаси бог.

— Тю на него, — усмехнулась жена. — Скоро новую сену косить, а он старую проверяет. Ну и как она?

— Слава богу, сухая, чисто порох, и духмяная, будто только скошена. А ты чего сюды заперлася?

— Мамака послала гнездо курячье поискать. Пеструшка, шалава, где–то несется втихую. Ты, случаем, не нашел яйца?

— Не, — помотал головой Кузьма. — Можа, в том углу, под застрехой?

«Дурак-дурак, а хитрый, — усмехнулась про себя Ольга, окидывая взглядом подловку. — ишь как прикинулся, другой и умный так не смогет».

Вскоре она нашла гнездо. Оно действительно оказалось под застрехой, в нем лежало с полдесятка яиц. Ольга поклала их в подол, направилась к выходу.

— А ты, что ль, ночевать тут собрался? — спросила мужа, ставя ногу на лестницу.

— Не, — покачал Кузьма кудлатой головой, — я тольки ишо в одном месте пощупаю и за тобой заследом...

— Ну-ну, — с усмешкой взглянула на него Ольга и, спустившись на землю, протянула подол с яйцами вышедшей из времянки свекрови: — Вот держите, мамака.

Та обрадовалась, зацокала языком:

— Я ж говорила, говорила! Ах ты вертихвостка хохлатая. Надо же чего удумала, холера ей в бок, на чердаке гнездо облюбовала, как будто ей в курятнике места нет. Ты, часом, не застала там?

— Кого? — невпопад опросила Ольга, занятая мыслями о золотых червонцах.

— Как кого? — уставилась на нее Гавриловна. — Курицу, кого ж ишо.

— Нет, не застала, — опомнилась Ольга и лукаво повела глазами. — Там, мамака, петух сидит.

— Какой петух?

— Кузя, хозяин наш.

У Гавриловны подскочили на морщинистом лбу белесые уголки бровей.

— Тьфу на тебя, — заругалась беззлобно, — язык у тебя, бабонька, чисто кидьжал. Чего ж он тама делает?

— Сену щупает.

Гавриловна скривила в скорбной усмешке рот.

— И-ех, грехи наши тяжкие! — вздохнула она. — Не то щупает чадунюшка, паралик его расшиби, — и с сердцем пнула мурлыкающую под ногами кошку.

А Ольга, засучив рукава, принялась за свои лепухи. «Интересно, где мой дурак взял столь денег? — не выходила у нее из головы при этом надокучливая мысль. — Неужели накопил по рублю-полтинничку или, может быть, нашел припрятанные палашей?». Перед нею встало бородатое лицо покойного свекра. «Лапушка, озолочу!» — пришли на память страстные слова, которые он шептал ей в свадебную ночь, сжимая в медвежьих объятиях. Скорей бы уже слезал Кузьма с подловки, до того хочется взглянуть на сокровище — просто сил нет терпеть.

Наконец муж откликнулся на ее мысленные призывы. Спустившись с чердака, он взял в сарае подъемную сеть и направился к «Хархалевой ямине» за своей рыбацкой удачей. В ту же минуту Ольга птицей вспорхнула на чердак и принялись отыскивать спрятанные под сеном деньги. Сенная труха липла к ее вспотевшей шее, набивалась в глаза и за пазуху, но она ее не замечала и продолжала переворачивать душистые груды. Что за притча? Или, может быть, ей все это померещилось и Кузьма никаких денег не пересыпал из руки в руку? Или, может быть, клад провалился сквозь потолок и ушел в землю? Ольга, тяжело дыша от нелегкой работы, окинула растерянным взглядом свободное от сена чердачное пространство: в углу валяются сгнившие от времени клешни хомута и сломанное колесо от прялки, а под застрехой, освобожденной от сена, сложенный вдвое рваный, весь покрытый зеленой плесенью сапог, принадлежавший раньше старому Вырве. Ольга плюнула в сердцах и, решив доискаться истины «не мытьем, так катаньем», то есть через самого Кузьму, спустилась с небес на землю в прямом и переносном смысле этого выражения.

В школе произошли перемены. Первая: она стала называться не церковно-приходской, а наркомпросовской. Вторая: вместо отца Феофила заведовать школой стал обычный учитель.

Он вошел в класс солнечным весенним утром, подтянутый, словно офицер на параде, и сказал:

— С нынешнего дня вместо закона божьего мы будем изучать с вами историю и астрономию. Меня зовут Темболат Тохович. Вашу новую учительницу — Анна Семеновна. Она будет вас учить словесности и арифметике.

С этими словами он вышел из класса, который тотчас забурлил весенним потоком — до того сногсшибательными оказались сообщенные новости.

— Здравствуйте, дети!

В классе воцарилась тишина. Учащиеся, с крайним любопытством уставились на новую учительницу. Она тоненькая, как березка, что посажена в Алдатовском сквере, и совсем небольшая ростом, несмотря на длинные каблуки ее блестящих туфель.

— Кто дежурный? — спросила учительница.

— Я, — поднялся из–за парты Подлегаев.

Учительница едва не со страхом взглянула на его дюжую фигуру.

— Почему вы... то есть ты, не стер с доски? — покраснела она от неловкости.

— Мы, то есть я могем энто сделать в един момент, — ухмыльнулся верзила и вразвалку зашагал к доске, а весь класс потонул в сумасшедшем хохоте.

— Прекратить смех! — учительница ударила ладонью по столу.

По-видимому, она не рассчитала силы удара, ибо на глазах у нее навернулись слезы.

— Больно, Анна Семеновна? — посочувствовал Казбек. Учительница хотела еще больше рассердиться, но передумала. — Ага, — совсем по-детски ответила она и, улыбнувшись сквозь слезы, подула на свою розовую ладошку.

В классе снова засмеялись, но на этот раз без злорадства.

— А где ваша линейка? — спросил Казбек.

Анна Семеновна пожала плечами:

— А зачем линейка?

— Чтобы по столу бить и по ладоням. А еще — по головам. Лампада Васильевна всегда так делала.

— Линейки у меня нет и бить я никого не собираюсь, — ответила Анна Семеновна. — Совет Народных Комиссаров, выбранный и утвержденный на втором съезде народов Терской области в Пятигорске, отменил телесные наказания в школе.

— А на коленки ставить будете? — спросила Нюрка.

— Нет, не буду.

— А в «Ерусалим»?

— Какой Иерусалим?

— К иконе в угол.

Учительница оглянулась на стоящий в углу образ Спасителя.

— Икону мы уберем из класса, а вместо нее повесим на стене портрет Карла Маркса.

— Он что, наказной атаман?

Анна Семеновна грустно улыбнулась: кроме атаманов да лиц царской фамилии ученики мало кого знают из выдающихся личностей.

— Он творец научного коммунизма, — пояснила она и стала рассказывать все, что знала о величайшем гении человечества.