Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Пришлось, — неохотно ответила Ольга. — Чего об этом вспоминать. Жизня — она, как круговерть в Тереку: закрутит, заволокет черт-те куда, апосля сама удивляешься, и как только угораздило.

— Вы словно стесняетесь своего прошлого? — пыхнула горящей папиросой Дмыховская.

— А что в нем хорошего, в том прошлом? — вздохнула Ольга. — Абреки, они абреки и есть, как их ни называй по-новому. Не своей ить охотой я к ним попала.

— Ну а к нам, может, быть, пойдете своей охотой?

— Я еще не знаю... Дюже непросто все, чтоб понять враз. Прощевайте покуда, а то мне далече идти. Да и ему вот давно уже спать пора, — показала на рядом стоящего Трофима.

— До свиданья, Ольга Силантьевна. И не забудьте, я вас жду завтра в Совете. Спросите Клавдию Дмыховскую.

— Ладно, — сказала Ольга и, взяв за руку своего малолетнего телохранителя теплой, слегка шершавой от повседневной работы рукой, повела через пустырь к Хохловской улице, белые, украинского типа хатки которой весело светились в ночной темноте под неярким сиянием догорающего на краю неба лунного огарка. «Сплю-ю! Сплю-ю! — сообщала миру со стоящего в начале улицы осокоря ночная птица сплюшка-совушка.

— А правда, гутарят, Захара Клещенкова ведьма обратала подле ручья и всю ночь на нем верхи ездила? — спросил Трофим у взрослой спутницы, словно угадав ее собственные мысли. Она сама слышала, как Захар делился своими переживаниями с ее отцом. «Иду я, стало быть, третьего дни с поминок (куму сполнилось сорок ден от смерти, царствие ему небесное), — рассказывал он, тараща на Силантия розовые с похмелья глаза, — держусь за плетень как положено, чтоб с путя не сбиться, а оно как зашумит, как закрутит передо мной. Гляжу, а на меня копна соломы прется. Да воскреснет бог и расточатся врази его! Я — сюды и оно — сюды. Я — туды, и оно — туды. Да как шарахнет мне под ноги, я и распластался как тая рыбка. А оно мене — на грудя и давай душить. Я — в крик: «Каравул, люди добрые!» — и с памороков долой. Скольки я лежал, не упомню. На зорьке очухался и глазьям своим не верю: лежу я свинья-свиньей в бурьяну под горкой сбочь моста и дух от меня идет такой, что самому брыдко. Пришлось обмываться в ручью, нехай ей черт, той проклятой копне, закатала ведьма до великого сраму». Тем не менее ответила мальчишке с презрением в голосе:

— Да брешет твой Захар. Бельмы залил чихирем и несет всякую небыль. Да не ведьмы страшны в ночной час.

— А кто же?

— Злые люди. Это и есть самая страшная на земле нечистая сила.

— А казаки злые люди?

— Как и все: есть злые, а есть добрые. А почему ты об казаках спросил?

— На собрании армян давче говорил, что казаки, мол, войну кажон раз зачинают и всех плетками бьют. Это правда?

Ольга искоса взглянула на дотошного спутника. «Сам с вершок, а тоже за правдой тянется», — было написано в ее взгляде, и Трофим понял это. Он потянул пальцы из Ольгиной руки.

— Что ты меня держишь как маленького? — пробурчал он недовольно.

— Да ить и не дюже большой, — усмехнулась казачка, отпуская мальчишечью руку. — Вот ужо будет тебе от крестного за энту собранию... А насчет казака, так это, Троша, хозяин бросит ему мосол, он готов за него каждому в ногу вцепиться. Не все, конечно, а такие, как мой отец.

— А кто у казаков хозяин?

— Раньше был царь, а сейчас бог его знает кто. Вот мой папаша, к примеру, кадетов дожидается.

— Они ему мосол бросят?

Ольга криво усмехнулась: нашла о чем говорить с мальчишкой. Тем не менее ответила:

— Папаша для них сам бычка зарежет, не пожалеет на радостях. Ну да ты еще не дорос до таких разговоров. Пойдем–ка шибче, а то месяц уже за горку прячется.

Они пересекли охватывающую город полукольцом Форштадтскую улицу, и тут Ольга явственно увидела шагнувшую им навстречу от ручья ведьму. У нее косматая голова и кошачья походка.

— Свят! Свят! Свят! — перекрестила она приближающуюся нечистую силу.

— Салам, Ольга, — сказала ведьма мужским, очень знакомым голосом, и женщина с облегчением узнала Микала Хестанова. На голове у него не ведьмачьи растрепанные патлы, а обыкновенная лохматая горская шапка.

— Здравствуй, коли так, — переводя дух от волнения, ответила Ольга. — Чего это тебя по ночам нечистый дух носит? Добрых людей в страх вводишь.

— Клянусь попом, который... — начал было Микал, но Ольга прервала его:

— Не клянись, ты же знаешь, что поп свалял дурака, не утопив тебя в энтой самой купели.

— Ну зачем же так, Ольга? — покачал укоризненно шапкой Микал, подходя вплотную к запоздалым пешеходам. — Мы столько лет с тобой не виделись.

— Соскучился? — раздраженно спросила Ольга. — Ну и шел бы на другой конец — она ить там живеть.

— Клянусь луной, я плохо тогда поступил, Ольга, — прижал руку к газырям черкески Микал. — Но поверь мне, не из–за любви умыкнул ее тогда, а из мести.

— Из мести? — раздула ноздри охваченная гневом женщина и вдруг расхохоталась. — Из мести, говоришь? Украл чужую жену и привез в дом своей жены. Нет, Микал, ты сделал это не из мести, а из ревности. Не меня, а ее ты любишь до сих пор, так же, как я люблю... Вот я тоже возьму и умыкну моего любушку из мести, тогда Сонька навек твоя будет.

— Не говори больше! — крикнул Микал. — Я и так каждый раз при встрече с ним держу левой рукой правую, чтобы не выхватить кинжал и не зарезать его, как паршивого барана.

— Смотри, как бы он не упрятал тебя допреж в тую зданию, что в Моздоке возле самого Тереку стоит. Он ить нонче большой начальник.

— «Для Дзылла долю Дзылла, для Млиты — долю Млиты», — говорили наши деды, — ухмыльнулся Микал, кладя ладонь на рукоять кинжала. — Я вот что хочу сказать, Ольга: приходи в мой дом, крепче прежнего любить тебя буду. Я привез с войны много золотых вещей — все тебе отдам. У меня много денег и будет еще больше, куплю тебе все что захочешь.

— Ты разве забыл, Микал, что у меня есть муж, — печально покачала головой казачка, — И золота у него поболе, чем у тебя, сгори оно огнем, энто золото.

— Откуда оно у него взялось? — недоверчиво прищурился Микал.

— А шут его знает. Можа, клад какой нашел, можа, от покойного родителя осталось. Эх, кабы в золоте да счастье...

— Так не пойдешь в мой дом? — вернулся Микал к прежней мысли.

— Не-а...

— К Степану хочешь?

— Можа, и к нему.

— На собрание в школу из–за него ходила?

— А тебе–то что? Ну чего привязался? — рассердилась Ольга.

— А то, что я тебя за такие слова сейчас зарежу, — ощерил зубы отверженный любовник и вытащил наполовину из ножен кинжал.

— Спробуй, — спокойно ответила женщина и вынула из–под концов полушалка руку с зажатым в ней револьвером.

Микал фальшиво рассмеялся, с лязгом забросил кинжал на прежнее место. А Трофим подумал с презрением: «Полный георгиевский кавалер, а перед бабой руки задрал».