Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

— Приехал домой, марушка, — сообщил пленнице Бургунай, распахивая на ней бурку и вынимая изо рта башлык.

Ольга расправила затекшие руки, отерла ладонью с лица пот, огляделась вокруг: она в типичной чеченской сакле с низким закопченным потолком и маленькими оконцами. Под потолком на деревянных крючьях висят куски вяленого мяса, возле окошка на нарах лежат свернутые в катки перины и подушки, перед товхой-очагом разостлана овчина.

— Садис, пожалуста, отдыхай, — улыбнулся хозяин сакли и вышел в дверь, а вместо него вошли в нее две закутанные в черные платки женщины:

— Ваттай [60] возглас удивления (чеч.). ! — вытаращили они черные глаза на синеглазую гяурку.

«Жены, должно», — догадалась Ольга и в изнеможении опустилась на шкуру.

Женщины тоже присели на корточки, и, брезгливо кривя рот, принялись разглядывать нового члена семьи. При этом они не скупились на критические замечания:

— Пусть я трижды брошусь в огонь, если эта гяурка может понравиться мужчине: глаза как ледяшки, и волосы желтые, как пакля.

— А нос. Ты посмотри, какой у нее нос — будто мой старый ичиг [61] чувяк (чеч.). . На такой нос только сито вешать.

Женщины увлеклись. Ольга слушала их безумолчную болтовню и с невольным содроганием убеждалась, что час от часу становится все безобразнее и безобразнее. Оказывается, и губы у нее вовсе не губы, а закорючки от сковородника, и щеки отвратительно белые, как брюхо у лягушки, а уж про брови и говорить нечего, у собаки они и то приятней.

— Дайте–ка мне лучше воды напиться, — прервала Ольга милую беседу своих соперниц, когда уродство ее было полностью доказано.

Те дружно вскочили на ноги, похлопали глазами, услышав из уст казачки чеченскую речь, и недоуменно поглядели друг на дружку: не ослышались ли?

— Я хочу воды, — повторила Ольга.

— Чтоб тебя самое водой унесло! — всплеснула руками одна из женщин. — А не хочешь ли ты вместо воды сметаны?

— Сметану вы будете мне подавать, когда я стану любимой женой вашего мужа, — ответила Ольга, — а сейчас подайте мне воды. Ну, живо! — прикрикнула она.

Женщины затоптались на месте, не зная как поступить: то ли обругать нахалку, то ли выполнить ее приказание. Выручил их хозяин дома. Он вошел быстрыми шагами в саклю и отрывисто бросил сквозь зубы:

— Давай быстро в другой сакля айда.

Ольга поднялась с подстилки, вышла из сакли. Эге! Да она не так уж далеко находится от дома. Вон под горой блестит Терек, а за ним — Галюгаевская станица, вся в розовом дыму цветущих яблонь.

— В Бени-юрт меня привезли, что ли? — спросила она у своего конвоира.

— Тебе не все равно? — недовольно ответил тот, он почему–то больше не улыбался.

Ольга пожала плечами и, окруженная стайкой горланящей ребятни, направилась вдоль улицы под неприязненными взглядами стоящих у своих плоскокрыших жилищ белобородых стариков с палками-костылями в сморщенных руках.

— Сюда ходи.

Ольга послушно свернула к сакле, пригнувшись, прошла в помещение. В нос остро пахнуло отварной бараниной, чесноком и перцем. Несомненно источником этого запаха являлась глиняная миска, стоящая на низеньком столике о трех ножках, вокруг которого на таких же низеньких стульчиках сидели мужчины. Они брали куски баранины, наваленные горой на широком деревянном блюде, макали в миску с чесночным настоем и отправляли в рот, аппетитно чавкая и время от времени вытирая жирные пальцы о голенища и без того блестящих сапог. Особенно аппетитно ел один из них, широколицый, губастый, с лиловым шрамом через все лицо.

— Клянусь аллахом, ты, Бургунай, поймал неплохую куницу в Сафоновском лесу, — осклабился он, взглянув на пленницу. — Такая женщина украсит гарем самого турецкого сул... — он внезапно умолк, широко раскрыв свой единственный глаз. Некоторое время он пялил его на стоявшую у порога женщину, потом ударил ладонями по своим перекрещенным по-турецки ногам и вскочил, словно его ужалила в соответствующее место змея.

— Ва! Пусть мне выколют последний глаз, если я вижу перед собой не Ольгу! — воскликнул он по-русски с радостным изумлением в голосе.

Сидящие за столиком остальные мужчины с недоумением воззрились на одноглазого: как можно так несдержанно проявлять свои чувства при женщине? Они еще больше поразились, когда незнакомка протянула ему руку, словно сама была мужчиной, и с улыбкой сказала: «Здравствуй, Гапо, голубчик. А я думала, что тебя повесили тогда вместе с Аюбом». Когда же Гапо посадил эту рыжую молодайку, превратившуюся вдруг ни с того ни с сего из презренной пленницы в желанную гостью рядом с собой за стол, они возмущенно зашептались, а один, самый молодой, почти юноша, не удержался и высказал свое неудовольствие прямо в глаза нарушителю вековых традиций.

— Да стану я жертвой твоей, Муги, но эту женщину сажал за один стол с собой сам Зелимхан, да будет он вечно пребывать в раю, окруженный прекрасными гуриями, — сказал юноше в ответ одноглазый.

— Оммен! — поднесли сложенные лодочками ладони к подбородкам сразу подобревшие блюстители священных адатов.

Странные фокусы выкидывает иногда с человеком судьба. Давно ли небо над головой казалось с овчинку, а жизнь под ним — могильным мраком, но вот вмешался случай — и за окном снова засияло солнце, а в душе — надежда на счастливое будущее. Как хорошо, что он остался жив, этот вездесущий пройдоха Гапо тогда, страшной зимой 1913 года. Ольга слушала его рассказ о последних минутах жизни знаменитого абрека, и перед ее мысленным взором как бы оживала картина: снежные вершины гор, Зелимхан, сидящий за камнем с винтовкой в руке и поющий ясын — отходную молитву по самому себе и своим обреченным товарищам.

— Царство ему небесное, — перекрестилась христианка по окончании рассказа.

— Оммен! — отозвались на ее слова мусульмане, проведя ладонями сверху вниз по своим щекам.

— А ты все разбойничаешь? — спросила Ольга у бывшего сообщника.

— Что делать, если у меня такая профессия, — рассмеялся Гапо. О, этот не то ингуш, не то чеченец, не то кабардинец, не то осетин великолепно изъяснялся на русском языке. Он помолчал, постепенно гася улыбку на лице, и вдруг предложил: — Оставайся, Ольга, в моем отряде. Будешь у нас сестрой милосердия, а хочешь — комиссаром выберем. Дадим тебе кожаный бешмет и генеральские галифе с лампасами, недавно мои джигиты сняли с одного. Оставайся, а?

— Не, — покачала головой Ольга, — я не хочу больше абречить.

— Зачем абречить? — возразил Гапо. — У меня в отряде не абреки, а эскеры.

— Чего ж они в таком разе грабят на большой дороге, твои эскеры?

— Не грабят, а берут трофеи, — поправил гостью Гапо. — Мы ведь воюем с казаками.

— А с большевиками тоже воюете?