Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Ольга снова замоталась в платок, чтобы (не дай бог) не попортить загаром нос и щеки, и, ободренная своим решением, прибавила шагу. Вслед ей проревел станичным бугаем церковный колокол — то дед Хархаль приглашал станичников на казачье вече.

Впрочем, оно сегодня не одно лишь казачье. Когда Ольга, окруженная своими товарками, вернулась к площади, она увидела на ней не только казаков, но и иногородних. Вон рядом с Денисом Невдашовым стоит недавно вернувшийся с фронта без руки Иван Бучнев, а чуть поодаль прячутся за спинами казаков еще человек пять мужиков, живущих на Нахаловке.

Увидев приближающихся женщин, и казаки, и иногородние округлили глаза: такого еще не случалось на терских берегах, чтобы бабы так бесцеремонно втирались в мужскую компанию. И хотя, они остановились на почтительном от нее расстоянии, облокотясь на длинную, отглянцованную поводьями жердь коновязи и щелкая семечки, но и этого вполне достаточно, чтобы вывести из себя Евлампия Ежова, сидящего возле атаманского стола с палкой в руке.

— Аль стыд весь на базу оставили? — вывернул он на казачек горящие гневом глаза. — Чего, спрашивается, приперлись?

— На тебя поглядеть, красавца плешивого, — отозвалась, выпрямляясь над коновязью, Сюрка Левшинова. — Ну, чего бельмы выкатил?

— Я тебя, поганку... — вскинул над головой палку мельник.

— Не пужай, не таковская, — подбоченилась казачка. — Лучше на свою мельничиху замахнись, а ты для меня ни гром, ни туча. Я так понимаю, — продолжала Сюрка под смех и выкрики станичников, — что Советская власть всех сравняла промеж собой, и теперь мы, женщины, имеем такие же права, как и мужчины.

— Вот дает! — крикнул Недомерок. — Она, выходит, теперя не баба, а женчина. Да я вот только что своей женчине косы расплел за милую душу. Ты, можа, и за атаманский стол сядешь?

— Сяду, ежли общество выберет, — усмехнулась Сюрка. — Вон у товарища Ленина в Москве женщина в министрах ходит. Как ее фамилия, запамятовала? — повернулась она к стоящей рядом Ольге.

— Коллонтай, — подсказала Ольга. Так, кажется, называла ленинскую соратницу Дмыховская.

— Слыхали? — победоносно оглядела толпу Сюрка. — С ней сам Ленин советуется по особо важным делам.

— Да ну! — ахнула толпа.

В это время кто–то пронзительно крикнул:

— Едут! Едут!

Все повернули головы к Большой улице: по ней катился к площади, волоча за собою пыльное облако, легковой автомобиль.

— Гля, да это ж богомаз в ей сидит! — крикнул Недомерок. — Неначе генерал Флейшер али сам наместник. То–то, я гляжу, Сюрка расхорохорилась — удержу нет.

— Да она, кубыть, и раньше никому спуску не давала, — вступился за Сюрку дед Хархаль.

— Тишша, братцы!

Автомобиль остановился, из него вышел Тихон Евсеевич, худой, высокий, в выгоревшей военной рубахе, ничем не напоминающий упраздненного генерала. Он неторопливо, но без генеральской важности подошел к председательскому столу:

— Здравствуйте, товарищи!

Сход забубнил разноголосо, отвечая на приветствие. Бывший атаман, а ныне председатель, станичного казачьего совета Афанасий Бачиярок постучал по столу атаманской насекой.

— А теперя, господа старики... то бишь товарищи члены, — поправился он, ухмыльнувшись толстыми губами, — начнем сход, звиняйте ишо раз, собранию. Как вы, согласные?

— Так-так! — постучали, как и в былые времена, бадиками о скамьи члены совета, и лишь Евлампий Ежов не поднял своей палки, а, облокотившись на нее, хмуро смотрел на приехавшего из Моздока представителя Советской власти, бывшего каторжника.

— Первое слово предоставляется нашему гостю... Как тебя величать по чину, Евсеич? — повернулся атаман-председатель к приезжему.

— Председатель Моздокского комитета РКП(б), — ответил тот.

— Ну стал быть, вы слыхали, кому дается слово, повторять не буду, а то такую должность без разбегу не выговоришь, — подмигнул собранию Бачиярок и снова взглянул на докладчика, говори, мол.

— Товарищи! — обратился к собравшимся Тихон Евсеевич, — все вы знаете, в каком тяжелом положении находится молодая Советская республика...

— Оттого и в положении, что молодая, — съязвил из заднего ряда Аким Ребров, и собрание отозвалось на брошенную реплику не очень веселым смехом.

Тихон Евсеевич смерил шутника безмолвным, но выразительным взглядом и продолжал выступление все тем же спокойным голосом:

— Армии Деникина и Колчака, поддерживаемые внутренними и внешними врагами Советской власти, все туже сдавливают хищными лапами горло первого в мире социалистического государства. По всей стране царит разруха, нищета и голод. Рабочие в городах получают в день полфунта хлеба...

— А мы при чем, что у твоих рабочих есть нечего? — перебил на этот раз председателя комитета РКП(б) мельник Ежов. — Небось, при царе и им хватало хлеба. Чего ж большевики их не обеспечивши?

— Поймите, товарищи, — ответил на выкрик Тихон Евсеевич, — четыре года идет война. Все эти четыре года русский крестьянин был оторван от плуга. Вот ты, Евлампий, много посеял ржи в бурунах?

— Мне хватит, — сверкнул глазами Евлампий. — Дай бог убрать то, что на Урубе уродило.

— Вот видишь, тебе, значит, хватит, а остальные пускай умирают с голоду? А вот Настя Загилова не смогла засеять свой клин — муж был на фронте, а самой где ж ей с тобой тягаться без быков да и без лошади. И Бурнацевы тоже не смогли засеять свою землю. И Бычковы, и Свиридовы.

— Я им, что ль, сеять должен? — огрызнулся Евлампий.

— Я не к этому, — махнул рукой бывший богомаз. — Я к тому, что война оторвала от земли миллионы рабочих рук, и наша страна осталась, без хлеба. Собственно, хлеб есть и его хватило бы всем голодным в России, но он находится в закромах у таких вот кулаков, как Ежов и ему подобные.

— А ты у меня его проверял, хлеб–то? — взвизгнул Евлампий, вскочив со скамьи и потрясая палкой.

А сход забурлил кипящим котлом.

— Седни хлеб вам подавай, — вылупив от усердия глаза, крикнул Недомерок, — взавтри — мясу, а апосля вы нам и вовсе на хрип сядете!

— С чужого голоса поешь, Ефим, — махнул на него рукой Тихон Евсеевич, — так же, как на моздокском съезде пел под дудку полковника Рымаря.

— Ты наших полковников не замай! — выкрикнул Аким Ребров. — Ты тоже, кубыть, поешь не своим голосом. Послухать тебя — соловей да и только, а на уме, поди, держишь мыслю, как бы нашу землю разделить между иногородними, нас, казаков, в разор пустить. Вишь приперлись на сход, ухи развесили. Мы, значица, за нее, матушку, кровь проливали, а они теперь вместе со всеми пришли на дуван [62] дележ добычи (тур.). , на готовенькое, стал быть.

— Говоришь ты, Аким, сам не знаешь что, — поморщился Тихон Евсеевич. — Никто не собирается делить твою землю, хотя и следовало б...