Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга вторая.

Где–то в Орловской губернии люди вместо хлеба едят лебеду с мякиной, даже в Москве, говорят, рабочим выдают по осьмушке в день на человека, а в Моздоке н базаре столы ломятся от всевозможной снеди: бери, покупай что душе угодно — были бы деньги.

На что уже дед Хархаль, самый что ни на есть бедный человек, а и тот жует сегодня не ржаной сухарь и не пшеничную горбушку и даже не пирог с калиной, а ореховую халву. Он сидит на телеге, отрезает кинжалом от зеленого маслянистого комка и отправляет себе в рот. Но почему он морщится?

Ольга подошла к телеге, положила на солому купленный арбуз, посочувствовала своему пассажиру:

— Твердая, что ль?

Дед помотал войлочной шляпой.

— Да нет, мягкая, как раз по моим зубам. Только она, рви ее голову, какая–то нескусная и, кубыть, фетогеном отдает. На, понюхай, — протянул старик халву к Ольгиному носу.

Ольга понюхала и прыснула от смеха.

— Чего ты? — уставился в смешливую молодуху старый казак.

— Да ить это не халва, дедуш.

— А что ж энто такое?

— Замазка. Ой, не могу! — вскрикнула Ольга, падая грудью на солому.

Хархаль недоуменно поморгал глазками, еще раз понюхал подозрительное лакомство.

— Гм... кубыть, и впрямь не халва, — сплюнул он на землю. — То–то, я гляжу, цена не тая.

— А ты хучь спросил, чего покупаешь? — все еще давясь от хохота, спросила Ольга.

— Не, — признался старый лакомка. — Неколи было. Мне как раз кум Фаддей, рачишки поднес, а закусить было нечем. Ну я и того... Ты, девка, будя ржать, а то не будешь рожать, послухай лучше, что я тебе сообщу.

Ольга поднялась с соломы, отряхивая приставшие к кофте колоски, вопрошающе посмотрела на старика, готовая в любое мгновение вновь расхохотаться.

— Казачишки–то наши с оружией на базар приехали, — приблизил к Ольгиному румяному от смеха лицу свое красноносенькое, обрамленное белой бородой личико Хархаль.

— Ну и чего? — посерьезнела Ольга.

— А того, что седни восстания начнется.

— Какое еще восстание?

— Противу большевиков. Кум Фаддей давче гутарил, как, мол, на церкви в колокол ударят, так и того...

— А ты не спутал чего, как с энтой замазкой? — усомнилась Ольга. — Можа, казаки прихватили винтовки просто так, по обычаю: от абреков али еще от кого?

— Пулемет, стал быть, Аким Ребров тоже от абреков прихватил? — прищурил глаза Хархаль и, отрыгнув, скривился: — Ну и благовония, как из лампы «Молния», срифмовал он с ходу.

На этот раз Ольга даже не улыбнулась. Что же делать?

Старый, по-видимому, говорит правду. Да она и сама видит: что–то неладное творится с казаками: уж больно возбуждены и говорят загадками. А вдруг они и в самом деле ждут условного сигнала, чтобы броситься в город и...

— А ну, деда, слазивай с возу, — сказала Ольга, беря в руки вожжи. — Слазивай, слазивай. Вот так. Да забери свою халву, рви нашу голову.

— Постой! Ты чего энто?.. А как же я? — встревожился старик, сползая с телеги и прижимая к груди замазку.

— Я тебя подберу апосля, — ответила Ольга и взмахнула вожжами над головой: — Но, чумовые! Застоялись, чать...

Спустя некоторое время ее телега уже гремела колесами во мостовой центральной моздокской улице. Скорее! Скорее! Нужно успеть предупредить Степана о грозящей опасности. Проносятся мимо роскошные магазины Мелькомова и Марджанова, их двухэтажные дома, все ближе похожий на огромный вычурный буфет дом бывшего городского головы Ганжумова с двумя бородатыми лицами каменных мужиков на стене и красным флагом над парадным входом.

— Тпру, холеры!

Ольга резко осадила лошадей и, бросив вожжи на колючки близстоящей акации, решительно толкнула массивную дубовую дверь.

— Тебе кого, тетка? — шагнул ей навстречу из коридора чернобровый парень с винтовкой в руке.

— А я и сама не знаю, кого мне надо, — призналась Ольга. — Хорошо бы Степана... А ты, случаем, не из приходской школы? Кубыть, я тебя на собрании видела, — стала она вглядываться в лицо часового.

— Был приходской, да весь вышел, — ухмыльнулся парень, — Не видишь, красногвардеец я. Дежурю тут, поняла. Ну а теперь топай отселева, тут и без тебя нонче муторно.

Вверху послышались голоса. Ольга вскинула голову: по лестнице спускалось несколько одетых в полувоенную форму мужчин. Среди них она без труда узнала Степана.

— Ольга? — удивился Степан, увидев перед собой разгоряченную и чем–то крайне взволнованную казачку. — Ты почему здесь? Что случилось?

Ольга отерла выступивший на лбу пот, судорожно вздохнула:

— Казаки...

— Что «казаки»? — насторожился Степан.

— Бунтовать нонче сбираются... На базар с ружьями приехали. Ждут колокола.

Степан кинул быстрый взгляд на своих спутников: слыхали, мол? И снова обратился к Ольге:

— Говори толком: какие казаки, какой колокол?

Ольга, сбиваясь от волнения, стала рассказывать все, что знала о готовящемся мятеже.

— Ударят в колокол, говоришь? А на какой церкви?

Ольга пожала плечами.

— Ну ладно, спасибо и за это, — Степан сжал ее руку. — Ты сюда пешком или как?

— На телеге.

— Может, подвезешь нас к казарме?

— Куда надо, туда и отвезу, — не раздумывая ответила женщина и, уже выходя в дверь, добавила тихо: — Хучь на край света.

— Ну, тогда поехали. Я только на минутку... — сказал Степан и, проскочив мимо Ольги в дверь, побежал через улицу к противоположному дому.

«Куда его чума понесла?» — подумала Ольга, усаживаясь в телегу и осматриваясь по сторонам. На проспекте по-прежнему тихо и безлюдно: или все горожане до сих пор толкутся на базаре, или они попрятались за оконными ставнями от палящих лучей июньского солнца. Даже галки не летают вокруг купола стоящего через дорогу наискось Стефановского собора. Видно, тоже разомлели от дневной духоты. Ольга взглянула на колокольню: не с нее ли собираются ударить в набат? На ней никого не видно. Только свисает от колокольного языка веревка. «Я сам первый не пожалею мыла на веревки», — вспомнила отцовы слова.

— К кому это он подался? — спросила Ольга у подсевшего к ней безусого красногвардейца.

Тот пожал плечами.

— Да, должно, к бабе своей в лазарет, — ответил за него один из совдеповцев, тоже усевшихся на телегу.

Словно раскаленной докрасна спицей ткнули Ольгу в грудь, в самое сердце. С трудом удержалась, чтобы не хлестнуть кнутом лошадей. «Я его спасать прибегла, а он о своей осетинке тревожится», — скривила в горькой усмешке губы и решила про себя: если с Сонькой из лазарета выйдет — пустит гнедых по улице на весь мах.

Но Степан вышел из лазарета один. «Может быть, он туда бегал совсем по другому делу», — обрадовалась Ольга и, подождав покуда он займет свое место на телеге, взмахнула вожжами:

— Но, ледащие!