Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Да будет к вам... — начал он звенящим голосом трафаретную фразу, но не докончил, махнул рукой и звякнул о стол четвертной бутылью.

Судья строго сдвинул седые брови, наблюдая такое недостойное мужчины поведение, но обыкновенное человеческое чувство взяло верх над чопорностью, предписанной адатом — он улыбнулся краем рта и наклонился к уху белобородого старца Османа Фидарова. Тот согласно кивнул широкой, как решето, бараньей шапкой и взял в руки рог.

— Да будет счастливым новорожденный, — поднял он обесцвеченные долгой жизнью глаза на стоящего в почтительной позе Данела. — Пусть он будет храбрым и честным перед своим народом.

— Оммен! — поддержали тост пожилые мужчины. — Что старший сказал, пусть бог примет.

— А что произошло? — тихонько спросил русский гость у Чора.

— У Данела сын родился, — так же шепотом ответил тот.

Уже в небе перемигивались звезды, когда, выпив в последний раз у порога за святого Уастырджи, новый знакомый вышел из уазагдона Якова Хабалонова в обнимку со своим голубоглазым соседом по столу. Легкий морозец затянул мартовские лужи хрупким стеклом.

— Куда мы идем? — стараясь шагать в ногу с раскачивающимся из стороны в сторону спутником, спросил русский.

— В саклю Данела Андиева, — не очень твердо выговаривая слова, ответил спутник. — Мы должны с тобой, ма хур [4] мое солнышко (осет.) , да быть мне жертвой за тебя, выпить за здоровье новорожденного. Ты понимаешь, — что такое сын для осетина?

— Я думаю, — с легкой насмешкой в голосе возразил пришлый, — что и для русского, и для турка сын есть сын, так же, как и для осетина.

— Э, не говори так, — покачал головой Данел. — У турка сын и будет турком — больше ничем. У русского... ему тоже все равно: сын или девка. А у осетина сын — это джигит! Ведь не посадишь девку на коня?

— Так ведь и казак тоже не посадит на коня девку.

— Так то — казак! — с уважением протянул Данел. — Казак — это тебе не турок, клянусь прахом отца моего. Казак и есть казак, как говорил мой вахмистр Кузьма Жилин, — и он поцокал языком.

Сапожник промолчал, только усмехнулся в темноту.

— Послушай, — вновь нарушил молчание Данел, — а ты казак или русский?

— Белорус. Из Витебской губернии. Слыхал про такую?

Данел отрицательно мотнул косматой шапкой.

— У нас тоже, — продолжал белорус, — если у мужика родятся одни девки — беда: по миру пойдешь.

— Зачем — «по миру»? За девку ирад можно хороший взять.

— Какой ирад?

— Ну... этот, калым. Вот я за Сона триста рублей... нет, пятьсот получу, за Веру получу, за Лизу получу, за Гати получу — во какой богатый буду!

— Ну? — удивился белорус. — Это за девку–то пятьсот рублей? А у нас хорошо, как лицом да статью выдастся, а то и даром никто не возьмет. Калы-ым...

— А у тебя что ли тоже одни девки?

— С чего ты взял?

— А на заработки пошел.

— Не, я еще неженатый. А на заработки — верно: не от хорошей жизни подался. Погорели мы этой зимой. Все дочиста сгорело, одна печка посреди сугробов торчит.

В это время они, миновав общественный колодезь в центре хутора, подошли к низенькой хатенке под взлохмаченной, словно голова у старого бродяги, камышовой крышей. Ее турлучные стены с обвалившейся местами глиной напоминали ребра отощавшей за зиму собаки, а маленькие, обмазанные глиной окна словно были ее глазами, голодными, просящими.

— Послушай, гость, — остановился у двери своего жалкого жилища не слишком твердо стоящий на ногах хозяин. — Я тебя успел полюбить, а мы до сих пор еще не знакомы. Вот скажи, как зовут меня? — он ткнул себя пальцем между газырями черкески.

— Данилой.

— Правильно, — удовлетворенно подтвердил Данел, — меня зовут Данелом Андиевым. Дед моего деда был беком, понял? А как твое имя?

Незнакомец еле сдержался, чтобы не рассмеяться и не обидеть нового друга — так мало походил он на княжеского отпрыска.

— Меня зовут Степаном. А фамилия — Орлов, Слыхал про графа Орлова, любимца государыни Екатерины Второй? Так вот, я с этим графом родства не имею.

Данел понял шутку гостя. С трудом держась на ногах, приложил руку к груди, а другой сделал широкий жест в сторону покривившейся двери:

— Будь гостем, граф Орлов, у князя Данела Андиева.

Затем взял за плечо белоруса, дружески подтолкнул к перекошенному дверному проему.

— Заходи, друг, не бойся, сегодня этот дворец еще не упадет и не придавит нас. Эй, наша дочь! — крикнул он в темноту с нарочитой строгостью в голосе. — Есть ли в этом доме пиво, чтобы утолить жажду двух мужчин?

Первое, что-увидел гость, когда проснулся, была косматая бурка, которой кто–то укрыл его сонного. «А ведь накуначился я вчера», — скривился Степан, поворачиваясь на бок. Рядом, закинув курчавую голову, похрапывал Данел. У него высокий лоб, изогнутые тонкие брови, с горбинкой нос, аккуратно подстриженная, тронутая серебром бородка. Степану он напомнил друга Темболата, с которым познакомился летом 1906 в томской тюрьме.

Темболат неподвижно лежал на нарах, когда Степан вошел в камеру.

— Что с ним? — спросил он у сидящего рядом рыжего парня в арестантском халате.

— Отдыхает после побега, — ответил тот хмуро. — Видишь, морда вся в синяках? Насчет бегунов тут строго.

— До-он... — простонал лежащий на нарах узник.

— О чем это он? — спросил Степан.

Рыжий пожал плечами:

— Кто ж его знает? Может, он казак с Дону. Только мурлом больше на черкеса смахивает: черный весь и нос с горбатиной, как у Шамиля.

— Да разве Шамиль — черкес? Я слыхал, он из Дагестана, — возразил Степан.

Лежащий на нарах зашевелился, открыл рот, облизал запекшиеся губы.

— Да он же пить хочет! — Степан нагнулся над бледным, заросшим черной щетиной лицом. — Воды тебе?.. Дай–ка кружку, — протянул руку к сидящему на полу рабочему в замасленной одежде, спросил с иронией: — Почему не по форме одет?

— На всех царь не напасся, — угрюмо отозвался рабочий, подавая кружку. — Видишь, напихали сколько — ноги протянуть некуда.

— Ничего, дядя, вот отправят нас с, тобой на Сахалин, там, говорят, в два счета можно протянуть ноги, — усмехнулся Степан.

Поддерживая ладонью горячий стриженый затылок больного, Степан поднес к его губам кружку. Тот приоткрыл глаза, лихорадочно стал глотать воду.

— С Дона, товарищ? — участливо спросил Степан.

Тот отрицательно мотнул головой, прохрипел:

— С Терека.

— А почему о Доне бредил?

— Осетин я... По-нашему, дон — вода... пить хотел. А вы кто?

— Да этот... как его. Путешествую, одним словом. Правда, не по своей охоте.

— Значит, попутчики... — усмехнулся осетин и закрыл глаза.

Так они подружились. Воспоминания потащили Степана но арестантским дорогам...