Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

«Какой добрый, оказывается, Аксан, — подумал Чора, — наверно, я тогда на Куре его с кем–то спутал».

Между тем хозяин подвел гостя к порогу своего жилища. Но вдруг остановился, хлопнул себя ладонью по лбу.

— Эх, была-не была! Гулять так гулять. Эй, Джаным!

Из пристройки вышел работник Аксана, худой, обритый наголо ногаец в рваной ситцевой рубахе с зашитым воротом и широченных, тоже ситцевых штанах, из которых босые ноги его, кривые и тонкие, торчали, словно фикусы из опрокинутых вверх дном кадок.

— Чего надо, хозяин?

— Запряги Ястреба в бричку! В Пиево к Мате Губжокову поедем в ресторацию, — пояснил Аксан удивленному своему гостю. — Гулять так гулять... — и весело выругался на русский манер.

Живут же люди! Чора покачивался в легкой бричке, смотрел пьяными глазами на усыпанное звездами небо и блаженно, улыбался. Есть же счастливцы на свете, которые могут себе позволять каждый день бывать в такой роскошной сакле, как у Мате Губжокова. Вот это сакля так сакля, дай бог здоровья ее хозяину — хороший человек! Как угощал, как любезно кланялся, какие горячие слова говорил! Ре-сто-ра-ция называется. Ночью светло в ней, как днем — кругом на стенах лампы горят. И посередке — лампа большая-большая. Ах, как красиво! По всей сакле от стены до стены фынги на длинных ножках стоят — столами называются. А уж на этих фынгах чего только нет: и душистый, горячий от огня и перца чанах [43] густой суп из мяса и картофеля. в горшочках, и сочный фыдчин на подносе, весь жиром пропитан, и какие–то мясные лепешки — котлетами называются. Их ешь и боишься вместе с ними собственный язык проглотить. Но самое лучшее — это русская арака в бутылках: чистая, как слеза, и хмельная, как ласка красавицы.

Чора утробно икнул и снова засмеялся про себя от приятного воспоминания.

Девки–то, девки какие прислуживали им с Аксаном во время ужина! Красоты немыслимой. Цэ, цэ... что ни говори, а русские бабы тоже красивы, черт их возьми. Как она, шельма, — вот та, что с синими глазами — улыбалась ему, Чора: «Коньячку, сударь, не желаете-с? А вот, пожалуйста, скушайте котлетку». Ох, чтоб тебя бог покарал! Самое бы тебя съесть вместо котлетки. Даром что за шестой десяток перевалило.

Сзади раздался цокот копыт. Чора с трудом повернул тяжелую от вина голову — какой–то всадник нагонял бричку.

— Эй, Аксан! — толкнул в бок похрапывающего спутника Чора, — кто–то скачет за нами.

— А? Что? — встрепенулся спросонья хозяин брички и снова повалился на мягкое сиденье. — Ну и пусть скачет, мне какое дело. Степь — широкая, проехать места хватит.

Шумно сегодня вечером на пустыре возле хаты бабки Бабаевой. Даже старики не выдерживают соблазна, подходят посмотреть, как веселится молодежь. Далеко по хутору, разносится осетинская гармоника, и звезды, кажется, тоже заслушались виртуозной игрой Дзерассы, изумленно пялят глаза на окутанную тьмой землю.

Степан пришел к игрищу, когда там уже приготовились к симду. Торжественно-плавно заиграла гармоника. Парии и девушки, взяв друг друга под руки, заходили по кругу то в одну, то в другую сторону. При этом парни пели песню. Но почему Микала не видно? У кого это он так засиделся в гостях, что даже симд пропустил? Степан вспомнил первую встречу с сыном богача Тимоша Чайгозты. Он принес в мастерскую чинить сапоги и сказал ему без всяких обиняков: «Будешь часто глядеть на хозяйскую дочку — голову оторву, а тыкву приставлю, понял?»

Что ж тут не понять? Остроумный парень, ничего не скажешь. Степан тогда отделался шуткой, а про себя подумал: «Вот, Степан Андреевич, твой соперник и классовый враг». Интересно, где он все–таки задержался?

Зато Сона здесь. На ней голубое шелковое платье с длинными подрукавниками и сплошным разрезом спереди, обнажающим розовый атлас нижней юбки. Ах, как ладно облегает ее гибкую фигуру это доставшееся от покойной бабушки платье! Как идет к ее матовому лицу стыдливый румянец, вызванный обрядовой песней партнеров. Какими волшебными огнями переливается разноцветный бисер на бархатной шапочке, покрытой легким, как дым в морозный день, кисейным покрывалом. Что за чудо ее опущенные ресницы, длинные, густые, изогнутые, как турецкие ятаганы. Так и царапнули они, словно острые когти, по Степанову сердцу. Захотелось тоже в круг. Ведь только во время этого массового танца можно прикоснуться к любимой, ощутить под рукой тепло и трепет ее юного тела.

Закончился симд. Началась лезгинка. Залилась, застонала певучая гармоника в руках лучшей гармонистки хутора Дзерассы. Удар бубна рассыпался трелью серебряных бубенцов и взвился в звездное небо.

— Ас-са!

Как на крыльях влетел в круг Дудар Плиев. Обтянутые блестящими сапогами икры замелькали, словно спицы в колесе арбы, когда она несется под гору. Кого он пригласит на танец? Ну, конечно же, красавицу Надеж. Хорошо пляшут Надеж с Дударом. Давно уже сплясались. Ни для кого не секрет, что свадьба в этом году для них дело давно решенное.

Первой остановилась Надеж, сделала несколько шагов назад и наклонила голову. Дудар щелкнул задниками сапог, приложил правую руку к папахе, повернулся к хлопающей в ладоши публике — поблагодарил за ладу.

А уже в круг выходит новая пара плясунов. Верткий, как вьюн, Асланбег, оскалив зубы под узенькой щеточкой усов, выделывает такие коленца вокруг своей подруги, что окружающие то и дело издают одобрительные возгласы.

Ох, и удалой народ, что там ни говори!

Степан вместе со всеми отбивает в такт пляске ладу, а сам поглядывает на Сона: кто будет удостоен чести плясать с нею? Микал? Ну, конечно же, он. И когда успел появиться? Словно с неба свалился. Стоит подбоченясь и пылающим взглядом сжигает приготовившуюся к пляске Сона.

Хороша осетинка, очень хороша! В каком волшебном роднике умывала свое лицо, что оно так нежно, свежо, прекрасно? Повела сияющими глазами округ, словно царица с трона. Заметив Степана, гордо вскинула округлый подбородок: «Будешь знать, как казачку целовать!» и пошла-поплыла впереди плящущего на носках сапог Микала.

— Ас-са!

— Хорз асир!

Словно раскаленным шилом ткнули сапожнику в сердце. Ах ты, беда мужская, красота девичья! Откуда взялась-свалилась на молодецкую голову?

Незаметно вытиснулся из освещенного круга в черноту ночи, побрел по хутору. У колодца остановился, достал кисет, свернул цигарку, едким дымом попытался одурманить злодейку-ревность.

Легко плясать с Микалом: орлом носится вокруг — поспевай только увертываться. Наряден и статен сын Тимоша Чайгозты, а вот не лежит к нему душа. Красивы узоры на тело змеи, а любоваться ими не хочется.

Не чувствуя под собою ног, скользит Сона по кругу. Руки, как лебединые крылья, изгибаются плавно. Глаза опущены долу. На губах играет злорадная улыбка: «Так ли пляшет твоя противная Ольга?» Краем глаза повела в сторону, где стоит русский «изменник», и в груди словно льдинка покатилась — нет его! Ушел. Сразу расхотелось плясать. Отяжелели ноги. Наверное, вместо кожаных подошв прибил к туфлям сапожник свинцовые. Остановилась как–то вдруг, не дав партнеру выполнить все движения, припасенные для зрителей. Над площадкой прокатился смешок. Кто–то язвительно крикнул: