Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Так не я ведь кладку выдумал, — не сдавался отец невесты, умоляюще растопырив пальцы на газырях черкески. — Ишо наши предки... Ну, хоть полсотни дай для обычаю,

— Тьфу ты, ляд тебя забери! — покрутил головой противник обременительных обычаев и вытер рукавом бешмета вспотевший лоб. — Тяжелый ты, казаче, человек. Ин быть по-твоему: четвертной уважу, куды не шло, а больше — ни копья. Позови–ка сюды невесту, я ее уже цельный год не видал, может быть, она за это время рябая стала.

— Спаси Христос! — испуганно перекрестилась Антонея.

Позвали Ольгу. Она пришла из нежилой половины хаты. Едва перешагнув порог, остановилась, бледная, с зеленоватыми тенями, под синими, как осенние озера, глазами.

— По своей охоте аль поневоле идешь за моего Кузьму? — строго взглянул на будущую сноху Прокопий Севастьянович, а сердце в его широкой, украшенной серебряными газырями груди так и скакнуло стригунком-жеребчиком: до чего ж хороша девка!

— Всякая невеста для своего жениха родится, — потупила глаза Ольга.

— Ладно ответила, дочка, — похвалил Прокопий Севастьянович и тоже щегольнул пословицей: — «Выбрала молодца — не пеняй на отца». Ну ежли так, у меня вопросов больше нету.

Ольга поклонилась и вышла из комнаты.

В то время, как в доме невесты происходило сватовство, жених с писарем стояли под навесом из разросшегося во все стороны винограда и прислушивались к голосам, доносившимся из открытых настежь дверей и окон.

— Поисть бы чего, — вздохнул Кузьма. — Сами жрут, а тут стой, как конь у коновязи.

— Терпи, жених — мужем будешь, — переиначил известную казачью поговорку писарь и криво усмехнулся. — Захотел жениться, так не плачь-теперь.

Кузьма поморгал глазами:

— А я и не хотел вовсе, это все папаня. Сидел бы я сейчас на Тереку, мурзачей ловил хваткой — чего лучше... Хоть бы хлебца кусок, брюхо подвело — мочи нету.

— Клянусь прахом отца попа нашего, я тоже не отказался бы от куска пирога, — усмехнулся писарь и хищно потянул тонким носом пахнущий жареным мясом воздух. — Ты постой здесь, а я пойду посмотрю, не забыли ли хозяева в летней сакле индюка или курицу.

С этими словами он перешагнул порог сеней и бесшумно исчез в нежилой половине хаты.

— Кто это? — донесся к нему из сумрака встревоженный девичий голос.

— Не пугайся, красавица. Я тебя не съем, если б даже пробыл семь дней без пищи. Добрый день, Ольга!

— Это ты, Микал? — в голосе невесты прозвучала радостная нотка. Она подошла к бесцеремонно ворвавшемуся в ее убежище гостю. — Здравствуй, тезка нашего царя-батюшки. Ну, как тебе живется в станице?

— Спасибо, хорошо, — наклонил голову Микал. — Зачем сидишь в темноте? Я пойду открою ставни.

— Не надо, Микал. Даже ты не сможешь открыть ставни души моей.

Микал насупил брови:

— Зачем замуж идешь?

— А ты не знаешь?

— «Сорок мужчин не смогут разгадать хитрости одной женщины», — говорил мой дедушка, да быть ему в раю.

— Степан женился...

Даже в сумраке видно было, как побледнело лицо юноши.

— На Сона? — вырвалось у него из груди хриплым стоном, а правая рука сама собой легла на кинжал. — Кто тебе сказал?

— Не кричи, а то наши услышат... Мой отец встретил на базаре Данела, он говорил.

— Уй-юй! — снова простонал сраженный жестокой новостью добровольный изгнанник. — Хочу кровь его выпить.

Ольга взялась за рукав его черкески:

— Выпей лучше воды. Ну, чего разнылся? Сам виноват: не надо было вместо Соньки мамашу карапчить.

— Не сыпь соль на рану сердца моего, — скрипнул зубами Микал.

— А ты будь мужчиной и поклянись, что отомстишь за нас обоих.

Микал сжал кулаки, поднял перед своим искаженным злобой лицом, срывающимся голосом произнес страшную клятву:

— Клянусь богом, что я, Микал, сын Тимоша, убью своего кровника. И если я не сдержу моей клятвы, то пусть наденут на меня бабий платок, и все мальчишки в аулах будут указывать на меня пальцами и кричать: «Смотрите, вон идет женщина!»

— Аминь, — подытожила клятву Ольга. — Теперь иди, а то, не дай бог, зайдет сюда кто–либо.

— Хорошо, — кивнул папахой Микал. — Только скажи мне, зачем идешь замуж за атаманова сына? Ведь он глуп, как сон дурака.

— А за кого мне идти?

— Выходи за меня. Уйдем в горы, хорошо жить будем...

Ольга печально покарала головой.

— Нет, Николушка, нет, сокол мой. Я не хочу, чтоб ты вместо меня кажон раз свою Соню миловал-обнимал. Да и тебя обманывать не желаю. Зачем нам такая комедь? Лучше я тебя своим любовником любить буду, — она быстро шагнула к Микалу, обняла тонкими руками за шею и наградила таким хмельным поцелуем, что он вышел из сеней во двор, заметно пошатываясь.

— Ну, нашел курицу? — вытянул ему навстречу длинную шею голодный жених.

— Не такого надо петуха этой курице, — ответил молодой осетин, презрительно взглянув на иконописное лицо атаманского сына, и провел по тонким губам своим ладонью.

Сговор длился две недели. За это время родители невесты побывали в жениховом доме и самым тщательным образом, (словно они были агентами пожарной инспекции) осмотрели печку [56] старинный обряд «глядеть печку» в доме жениха. , а родители «молодого свет-болярина» Кузьмы со всею роднею вкупе не единожды спели длинную, как Русский хутор, песню «Улица», направляясь в гости к дорогим сватам в станице Луковской:

В результате-такого общения некурящий «добрый молодец» обзавелся новым шелковым кисетом, на котором искусными пальцами невесты были вышиты по уголкам трогательные слова: «люблю сердечно дарю навечно Кузьме Прокопичу», а сама невеста получила, взамен от жениха духи «Нильская лилия», что по рублю флакон.

Сговор — самый ответственный и приятный период свадебной церемонии. Приятный тем, что целых полмесяца представители обеих сторон ничего не делают, кроме как пьют, едят, поют песни, а ответственный потому, что от поведения молодых в эти дни зависит все их будущее супружеское счастье. Например, стоит лишь жениху взять с тарелки, поднесенной ему невестой во время первого ритуального свидания, сначала стаканчик с чихирем, а потом уже подарок, как наблюдающие за его движениями станичники зашепчут испуганно-злорадно:

— Смотри, смотри! Стакан сграбастал! Должно, пьяница будет.

Не лучший приговор ждет жениха и в том случае, если он прежде притронется к подарку. Тотчас набившиеся в хату, словно караси в вершу, досужие кумушки подожмут презрительно губы:

— Жаден, однако, атаманов сынок: вишь, как рубаху хапнул...