Анатолий Баранов - Терская коловерть. Книга первая.

— Смазал бы ты, дедок, колеса в арбе, — покривился Денис. — Всю мою хозяйству поднял на ноги.

Старик хихикнул:

— Все неколи, прах ее расшиби. Как в той побасенке: едет казак на арбочке в Моздок на базар, немазаная арбочка скрипит-приговаривает: «Продаст, купит — подмажет, продаст, купит — подмажет». Возвращается хозяин с базара, погоняет лошадь, торопится домой. Арба стучит колесами: «Продал, пропил — не подмазал, продал, пропил — не подмазал».

— От такого визгу баба моя испужается, могёт разрешиться до времени, — не успокоился дедовой басней Денис.

— Помилуй, господи! — перекрестился дед Хархаль. — А что, скоро она, Стешка–то?

— Не седни-завтра. Аж сердца заходится: ну, как знов девка? Тогда бери веревку — да на крюк под крышу.

— Что ты, Христос с тобой, Денис! Мысли какие греховные. Ну, что ж с того, что девка. Девка, она ведь, рви мою голову, тоже человек.

— Человек–то человек... Только на этих человеков надела не дают. Чем их кормить, половой? Да и куда девать? Курень одно название, чуть поболе курятника.

— Э, нашел о чем тужить. Где пятеро в хате, там и шестому места хватит. Бог крест в руки вложит, он же и нести его поможет. Гляди соколом, казак, а то заклюют вороны. Да вот еще чего, пока не запамятовал... Даве встрел меня Макар Железников. Так он велел передать, чтобы завтра в буруны собиралися, на десятую ленту — колодец копать. И Кондрату скажи. Да вот он и сам.

— Здорово дневал, станичник! Слыхал, об чем я твоему соседу докладал? Вот и хорошо, что слыхал. Ну, прощевайте покеда, не поминайте лихом Прохора-деда, — и старый импровизатор поволок разгруженную тележку на улицу.

Выкопать колодезь в степи это не «наурскую» сплясать под гармошку Маруньки Ивановой. Много нужно пролить пота в бурунские пески, чтобы добраться сквозь них до желанной воды, холодной, чистой, слегка солоноватой.

Копали колодцы «раскопом». Для этой цели сколачивалась артель дворов в двадцать, а то и тридцать. Намечали место в степи. Выезжали туда целым табором и, помолясь, начинали рыть огромную яму, верхний круг которой составлял тридцать, а то и более саженей. Добравшись до воды, ставили сруб и засыпали воронку все тем же песком.

Возле такой же ямы сидели и наши знакомые казаки: Кондрат, Денис и еще человек двадцать раздетых до торса станичников. Блестя на солнце загорелыми спинами, они лениво перебрасывались словами.

— Еще чуток и до Китая докопаемся, — сплюнул в яму Ефим Дорожкин, небольшого роста казачок, прозванный в станице Недомерком.

— Не плюй в колодец, дуролом, — беззлобно прикрикнул на него Кондрат. — Сам же апосля пить будешь.

— Да ить водой тут покелева и не пахнет, — возразил Ефим и снова направил разговор к понравившейся ему теме: — Вот бы, братцы, рыли мы, рыли и дорылись бы до китайского государствия, если Сюркин богомаз не брешет, что земля, как арбуз, круглая. Вылезли бы мы на ихнюю территорию, а там энтих...

— Китаек, — подсказал сбоку молодой казак Минька Загилов. — Глаза у них узкие, носы плоские: «Шибко шанго [53] хорошо (кит.) любим казаки русские».

Минька до того живо изобразил узкоглазую представительницу китайской нации, так мастерски произнес ее возможное высказывание, что все так и покатились со смеху.

— Ой, черт паленый! Ха-ха-ха! Неначе сам тольки оттудова, нечистая сила.

Минька, черный от солнца, словно головешка, довольно улыбался, показывая белые, как у цыгана, зубы.

— Кому что, а голодной куме — хлеб на уме, — безнадежно махнул рукой Недомерок и повернулся к Кондрату. — Вот ты, Трофимыч, бывал там. Дюже богато живет ихний народ?

— Разно живут, — пожал плечами Кондрат. — Есть богатые, как генеральша Сафонова, к примеру, — мандаринами прозываются. А больше бедные. В фанзах живут — круглые куреня такие, как карусель на ярманке. Жрут одну чумизу, а детишков плодят — в каждой фанзе поболе, чем у Дениса Невдашова.

— И тоже одни девки? — прищурился Минька.

— Зачем — девки? По-всякому бывает, так же, как и у нас. Только их не различишь враз, потому как все в штанах ходят: и парни, и девки.

— Ну-у! — удивился Минька. — А как же с ней на ночовки ходить? Впотьмах, не дай бог, с китайцем спутаешь...

— А там девки с парнями не ночуют вместе, нет такой моды. У них, как у чеченов, девка очень дорого ценится. Берегут, ровно телку племенную. Иной китаец копит-копит деньги на невесту да так и состарится неженатый.

— Вот бы тебе, Денис, со своей семействой в Китай! — захохотал Минька. — Девок бы распродал — мандарином заделался, — он растянул указательными пальцами веки в стороны, оскалил зубы. «Позалста, заходи твоя к моя в гости, холосо будем цай пить».

Снова над колодезной ямой раздался хохот. И только Денис не улыбнулся.

— Здоров ты, Минька, языком трепать, — проговорил он уныло. — С таким языком тебе в Моздок подаваться надо.

— В артисты, что ль? — самодовольно выпятил широкую грудь молодой насмешник.

— Нет, в трубочисты.

— Да для чего трубочисту язык–то? — удивился Минька.

— А чтоб им за место помела...

Не до смеха сегодня Денису Невдашову. Не оправдались его надежды сохранить фамилию. Подвела упрямая баба и на этот раз: родила вчера вечером еще одну девку.

Плюнул в сердцах отчаявшийся отец и, даже не упрекнув жену за такое ее «легкомыслие», чуть свет выехал с артелью в буруны. Пропал старинный казачий род. Пропала на веки вечные Невдашовская фамилия.

— Ну, чего ты, Денис, сурьезный такой, словно помирать собрался? — тронул его за плечо Недомерок. — Какой–то ты, брат, не от мира сего, ей-богу.

— Кончался мой мир, — отмахнулся от него незадачливый отец. — Вот помру, придет время, и оборвется на этом мой корень. Для чего, спрашивается, жил? Ей-бо, посмотришь, другим людям везет, и все тут: то курган, то улицу назовут его именем: «Мишин курган», «Харламов курган», «Нахаловка». Его, того самого деда Нахала, уже сто лет в середу, как нет на этом свете, а улица все стоит и стоит. Или взять «Кизилов колодец». Поставил казакам бочонок вина этот самый Кизилов и сделал себе память, неначе с самим Шамилем воевал, або у турок ихнюю крепость приступом взял.

— А ты тоже поставь нам бочонок вина, мы и назовем колодец «Невдашовым», — предложил внимательно следивший за Денисовой мыслью Минька и обвел круглыми глазами улыбающихся от предчувствия очередной шутки казаков. — А что, братцы, в самом деле: поставит нам Денис чихирю и хрен с ним, пущай зовется колодец «Невдашовым».

— Не возражаем!

— Га-а! Го-о! — загалдели обрадованные казаки.

Денис недоверчиво обводил товарищей взглядом голубых, как подснежники, глаз, и хмурил белесые брови. Углы рта его нервно подрагивали. На впалых щеках, заросших редкой рыжеватой щетиной, появился чахоточный румянец.